Ночь, как известно, это время особенных событий и ощущений. Это такое состояние природы, когда она туманится и шифруется, представляя себя то незнакомкой со станом, шелками схваченным, то великим и неутомимым Джеймсом, то ужасным чудовищем. Да что говорить, все мы знаем, что ночью абсолютно беззащитны перед стихией. Поэтому наши чувства обостряются, мозг набирает адреналин в огромный шприц и стоит наготове перед филейной частью организма, чтобы при первых же признаках опасности вонзить острую иглу и вдавить поршень по самое нехочу. И тогда сразу уши встают торчком, жалкие остатки шерсти вздыбливаются по всему периметру тела, слабые зрачки расширяются, тщетно силясь разглядеть источник страха, из пальцев с треском вылезают острые когти, а губы в застывшей гримасе обнажают клыки (или что там у нас от них осталось)…
Но когда сон милостиво прячет от нас это устрашающее время, мы с наслаждением окунаемся в мистическое переплетение образов, не подвластных сознанию…
Итак, Волч сладко почмокивала во сне, комар обосновался в ее ухе, видимо, на всю ночь, а обитатели Замка потихоньку выползали из своих убежищ.
Естественно первой материализовалась пушисто-летяговая Кошь – самая массовая обитательница средневековой гостиной. Она изящно покачалась на шторе, выдернув пару ненужных на ее взгляд нитей и понаделав там же несколько очень живописных дырочек. А для чего еще, по вашему мнению, служат шторы? Не для декоративного же висения вдоль стены или окна. Правильно, они служат именно для качания и проделывания в них разнообразных отверстий! Кошь сладко и очень эротично потянулась, придирчиво осматривая себя в полированной поверхности подноса, и наслаждаясь произведенным эффектом. А эффект явно присутствовал при процедуре потягивания кошьих конечностей, потому что он начал покряхтывать, восхищенно охать и прицыкивать зубом. Чем в который уже раз порадовал обладательницу белого пушистого хвоста. Кошь оглянулась, присмотрелась, но никого не заметила. Волч завернулась в хвост гобелена так, что наружу не торчал даже нос, посапывала тихо и ее было не видно, не слышно. Кошь слегка приуныла. Произведенного эффекта ей явно недоставало. А хотелось живого, непосредственного общения, которое наступало только в присутствии других дУхов. Решив поторопить приход присутствия, Кошь начала петь. Она, конечно, знала, что обладает абсолютным слухом и глубоким проникновенным голосом. Тем более, что как только она начинала свои песни, присутствие появлялось очень быстро и с ходу начинало забрасывать ее вопросами, что каждый раз прерывало песни почти в самом начале. Но Кошь великодушно размышляла, что ее пение благотворно действует на скорость чужих реакций. В этот раз вместе с присутствием появился Серый Мыш. Эдакое незаметное бесформенное создание с длинным сереньким хвостом, но, впрочем, весьма приятным. Мыш громко кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание Коши. Потом покашлял еще и еще раз, потом захлебнулся собственным кашлем, чем, наконец, оборотил на себя взгляд Коши, которая в моменты пения почти теряла способность слышать. Она радостно вздрогнула и выпустила когти: серый являлся источником неизъяснимого наслаждения древним инстинктом по имени «А, ну-ка, догони и сожри нафиг эту мышь!». Обреченно вздохнув, Мыш позволил Коши поноситься за ним в бешеной скачке вдоль стен гостиной, вокруг утвари, и даже по стенам, на которые с разбегу взлетали то он, то белая охотница за удовольствиями. Какая это была погоня! Летели клочки гобеленов и штор, сыпались на пол подносы, чашки и кубки (слава богу, древние знали толк в посуде и заблаговременно отлили ее из металла, так что пара лишних вмятин ей не повредила, а сделала еще древнее и историчественнее). После получасовой разминки они решили, что инстинкты удовлетворены, силы кончены, и можно заняться мирной интеллектуальной беседой.
– Мыш, а, Мыш, почему ты не пишешь мне писем? Последнее письмо я выковырила кохтиком из ящика ровно четыре часа тому назад! Это же тяжело выковыривать кохтиком письма – я провозилась целых двадцать минут, ободрала себе весь маникюр и пару белых любимых волосков! И хде, я спрашиваю, очередное письмо? Чем приличной девушке заняться в свободное от инстинктов время?!
Мыш почесал переносицу, схватил перо и исчез в неизвестном направлении норки стыдиться и писать очередное письмо.
– Опять одна! Хнык. А письма я люблю побольше! – Крикнула она вдогонку растворяющемуся кончику хвоста.
Прошел час. Вежливо поздоровался с Кошью, ударил спящую кукушку в часах и ушел в своем временном направлении. «Кууу!», – возопила разъяренная кукушка. – «Куда бьешь? Шишечка моя!»…
«К сожалению, на сайте пока никого нет», – это опять тихо просочился сквозь стену Марко (толстый в длину и в перспективу сердцеед, отсиживающийся в печенках, имеющий накладной нос, уши, руки, ноги и совесть).
– Ага, ты-то мне и нужен, грильяжный, – вскричала Кошь, обрушиваясь вниз со светильника. – Вот скажи, к чему у меня так чешется нос? Побьют, наверное, да?
– Нет, пушистая, нос чешется к тому, чего у меня уже не осталось. Ни одной капельки.
– А к чему чешется правая лапка?
– А вот это очень хорошая лапка чешется, очень правильная лапка! Это к тому, что, надеюсь, у меня будет возможность приобрести причину почесывания носа. Чеши лапку, чеши!
– Что-то ты подозрительно развеселился, Марко. А если я укушу тебя за нос?
– Кусай, если тебе от этого станет легче, – великодушно разрешил он, – у меня все равно нос накладной, ты забыла?
– Да что за день сегодня! Один письма не пишет, второй накладными носами разбрасывается! Вот повешусь на шторке, будете знать у меня…
И Кошь заползла по шторе под самый потолок, нещадно выдирая из нее нити.
– Кошь, а мое письмо к тебе тоже не пришло?
– Пришло. Просто оно через Малые Бермуды плыло. С заходом в Великодворье и Кауровку… Зато длинное, я аж три кохтика себе ободрала, а обычно – только один.
Довольная Кошь облизнула поочередно каждый ободранный кохтик, а затем принялась за хвост. Нет, ну, что вы, коший хвост ни в коем случае не являлся ободранным! Как вы могли такое подумать?! Коший хвост – это всем хвостам хвост. Он белый и пушистый, используется в качестве всех незаменимых заменителей всего на свете. Вот как повезло Коши со своим хвостом!..
– Кошь, мне на некоторое время нудно погрязнуть в делах, ага? – и не дожидаясь ответа, Марко всосался в ближайшую стену.
– Грязни, грязни, – машинально сказала Кошь, потому что ее внимание уже привлекла bessконечная множественность, проползающая сквозь гостиную.
– Дзинь, дзинь! Мрр.
– Входящие звонки bessплатны, Кошь. О, ты, летящая сквозь пространства, не представляешь, как я мечтаю о bessконечных гобиЛЕНАХ в пустыне Гоби… О bessкрайних просторах песка и вылинявшего неба! Только там я не буду бояться потолстеть из-за того, что меня так bessконечно много…
Вальяжно расположившись у камина, bess приготовилась предаться вымечтыванию… Но разве можно что-то вымечтывать, если у тебя над головой кто-то художественно дырявит шторку и сыплет на голову и за шиворот нитки, многовековую пыль и паутину (вместе с недовольными пауками, между прочим!)?
- Ах ты, вылинявшая до белого цвета кошка! Bessовестная и bessполезная! Вот какая от тебя польза?! Ты даже мышей ловишь неправильно. Ты их гоняешь вместо того, чтобы подкарауливать! Пойду я тогда. – Возмущенная bess медленно и осторожно сняла с себя разъяренных пауков и оbessточилась в аромате ванили…
Волч подняла голову, слизнула упавшего на нос паука, чихнула, отчего паук получил нужное ускорение и занял одну из орбит, проложенных вокруг Земли. А так как сегодня отмечали День космонавтики, то он пополнил собой славную команду железных покорителей bessконечного космоса.
Приоткрыв один глаз, Волч осмотрелась, но в вечных сумерках гостиной не разглядела никогошеньки. Тогда она уронила голову обратно в складки гобелена и засопела. А комар продолжал мерно c частотой 80 Гц стряхивать пыль с маленьких крыльев у нее в ухе…
Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.
4 января 1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
