У любого батяра свое разуменье ада:
Кто боится огня, кто до жути страшится льда.
А, к примеру, утёнок случился настолько гадок,
Что ему преисподней служила сама вода.
Даже мама – и та отказалась кормить сколота,
Не уверенной будучи, кто он и от кого…
Хотя помнила, впрочем, как тот белоснежный кто-то,
Поглядев на неё, доставал своё естество.
Даже самбо – не так уж и плохо, меланджен даже,
Для межрасовых браков, по сути, предела нет,
Но вот утка и лебедь, простите, куда уж гаже,
Дай-то Бог не увидеть такое в кошмарном сне.
И утёнок ползёт, кувыркается, кушать просит,
Но что куры, что гуси – все матом его честят,
Мол, проваливай, мерзость, жратва по тебе – отбросы,
А нормальная пища – для правильных, мля, утят.
Но он выживет, так как уроды всегда живучи,
И не селезень вроде, и с лебедем – не ахти,
Накачает на мусоре мышцы, куда уж круче –
Оснастится бантлайном и сразу вернётся мстить.
Безусловно, с курятника страшный начнёт он танец,
Разметает по стенам ошмётки гусей и кур,
А для уток уже подготовлен комплект утятниц,
И под ними – огонь, возникающий по свистку.
И останется мама, и будет просить пощады,
Ты же сын мой любимый, прости меня, наконец…
Но сожмёт её горло бесстрастно чумное чадо,
А затем прохрипит через силу: «Кто мой отец?»
Да ты знаешь и сам, что тебе этот жалкий лепет,
Ты же видел, как белый король улетал на юг.
Соответственно, ты понимаешь, твой папа – лебедь,
А тебе при сражении с лебедем – всё, каюк.
То ли дело стрелять от бедра в беззащитных уток,
То ли дело кромсать на ошмётки тупых гусей,
А вот лебедь во гневе, дружок мой, настолько жуток,
Что на птичьем дворе от него убегают все.
И, помимо того, он давно улетел куда-то,
Уже много недель ничего не слыхать о нём.
Перестань, утконосый, не строй из себя солдата,
Ты обычный гибрид, возвращайся в свой водоём.
И ломает уродец оружие о колено,
Отпускает мамашу и тихо уходит прочь.
Просто дура, не знавшая расовой гигиены:
Разве можно, её размочалив, беде помочь?..
Суть не в том, что восстал наш герой – и восстал кроваво,
Суть не в том, что окрасилась красным одна река.
Просто если ты, друг мой, имеешь на что-то право,
Не стесняйся за ним возвратиться с ружьём в руках.
Свежак надрывается. Прет на рожон
Азовского моря корыто.
Арбуз на арбузе - и трюм нагружен,
Арбузами пристань покрыта.
Не пить первача в дорассветную стыдь,
На скучном зевать карауле,
Три дня и три ночи придется проплыть -
И мы паруса развернули...
В густой бородач ударяет бурун,
Чтоб брызгами вдрызг разлететься;
Я выберу звонкий, как бубен, кавун -
И ножиком вырежу сердце...
Пустынное солнце садится в рассол,
И выпихнут месяц волнами...
Свежак задувает!
Наотмашь!
Пошел!
Дубок, шевели парусами!
Густыми барашками море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно...
В два пальца, по-боцмански, ветер свистит,
И тучи сколочены плотно.
И ерзает руль, и обшивка трещит,
И забраны в рифы полотна.
Сквозь волны - навылет!
Сквозь дождь - наугад!
В свистящем гонимые мыле,
Мы рыщем на ощупь...
Навзрыд и не в лад
Храпят полотняные крылья.
Мы втянуты в дикую карусель.
И море топочет как рынок,
На мель нас кидает,
Нас гонит на мель
Последняя наша путина!
Козлами кудлатыми море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно...
Я песни последней еще не сложил,
А смертную чую прохладу...
Я в карты играл, я бродягою жил,
И море приносит награду,-
Мне жизни веселой теперь не сберечь -
И руль оторвало, и в кузове течь!..
Пустынное солнце над морем встает,
Чтоб воздуху таять и греться;
Не видно дубка, и по волнам плывет
Кавун с нарисованным сердцем...
В густой бородач ударяет бурун,
Скумбрийная стая играет,
Низовый на зыби качает кавун -
И к берегу он подплывает...
Конец путешествию здесь он найдет,
Окончены ветер и качка,-
Кавун с нарисованным сердцем берет
Любимая мною казачка...
И некому здесь надоумить ее,
Что в руки взяла она сердце мое!..
1924
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.