Свежею кровью пахнет.
…………………………......Она одна.
- Детям игрушка будет, – схватили грубо. –
Азе подброшу…
…………...Так и росла она
Вечно чужая, не доверяя людям.
Псы приседали в страхе, поджав хвосты,
Вздрагивала, шарахалась лошадь Зинка…
Часто она рассматривала кусты,
Там, на опушке леса почти в лощинке.
Чем-то манил далёкий шумящий лес
И волновало яркое что-то в небе.
Морду задрав, завыла. И мир исчез,
Только Луна и Песня. И злость позднее
На несвободу.
……………....С лёгкостью цепь порвав,
С рыком перемахнула забор и – дёру.
В чащу, где прилипает к ногам трава,
Где не радушны серому волонтёру.
Радость свободы голод сменял. Она
Просто училась жить, как могла, по-волчьи,
Выросла в превосходного бегуна,
Ночи светлели в дни и темнели в ночи.
Детство, ошейник – всё позабылось. Мир
Яркий, реальный, вот он, бери и кушай!
И вся Луна провыта почти до дыр…
…Звук незнакомый вдруг уловили уши.
Призраком тени, ветер ловя, стекла
Хищница до кустов у большой поляны.
Звук топора. Костёр. Человек. Зола.
Лошадь. Седло. И что-то ещё в бурьяне…
Лошадь заржала, рррры!
……………………........Обернулся!
………………………………...........Клацк!
В памяти звуки: грохот, «ружьё», «охота»!
Шерсть поднялась на холке, на этот раз
Жизнью заплатит, но сохранит свободу!..
Время почти на «ноль», кровь гудит в ушах,
Мимо летящий шмель словно замер, с лёту
Кто из двоих быстрее поставит шах
И совершит священный обряд охоты?!
Странно, а он спокойно глядит в глаза.
Медленно сел, пустые раскрыл ладони.
- Тихо, моя хорошая, сядь, – сказал, –
Как поживаешь, всё ли спокойно в доме?
Звуки негромкой речи ласкают слух,
Запах же привязал попрочнее цепи.
-Что, не бывает в чаще у вас стряпух?
На, угощаю, гость мой чуть-чуть свирепый.
Ты заходи почаще, вдвоём споём,
Я ухожу, но снова вернусь, поверь мне.
Сделай зарубку в календаре своём:
На полнолунье – спевка. Почисти перья…
Слушала долго, точно ль уехал прочь?..
Мяса вкуснее вряд ли когда едала.
Снова приду, – решила лесная дочь. –
Слушать такого доброго зубоскала...
------------------------
... Дни муравьями ношу несут свою,
Снова Луна полнеет и ждёт концерта.
Янтарноокая тихо примнёт хвою
С видом давно сожравшего пса эксперта.
Как выразителен этот звериный взгляд –
Мудрость природы и ощущение силы.
Светятся звёзды – там, в небесах, не спят,
Там ожидают к ужину чьих-то милых.
Добрые звёзды нам не дают пропасть…
Долго стояла в чёрной тени волчица.
Сладко зевнула. Щелкнула звонко пасть.
В лес затрусила волчьих былин певица.
Носом к земле – сыскала привычный след
И поплыла бесшумно средь сосен колких.
Сердцу приятно в мягком дышать тепле
И предвкушать, как будут трепать по холке…
Три старухи с вязаньем в глубоких креслах
толкуют в холле о муках крестных;
пансион "Аккадемиа" вместе со
всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот
телевизора; сунув гроссбух под локоть,
клерк поворачивает колесо.
II
И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще,
потерявший память, отчизну, сына;
по горбу его плачет в лесах осина,
если кто-то плачет о нем вообще.
III
Венецийских церквей, как сервизов чайных,
слышен звон в коробке из-под случайных
жизней. Бронзовый осьминог
люстры в трельяже, заросшем ряской,
лижет набрякший слезами, лаской,
грязными снами сырой станок.
IV
Адриатика ночью восточным ветром
канал наполняет, как ванну, с верхом,
лодки качает, как люльки; фиш,
а не вол в изголовьи встает ночами,
и звезда морская в окне лучами
штору шевелит, покуда спишь.
V
Так и будем жить, заливая мертвой
водой стеклянной графина мокрый
пламень граппы, кромсая леща, а не
птицу-гуся, чтобы нас насытил
предок хордовый Твой, Спаситель,
зимней ночью в сырой стране.
VI
Рождество без снега, шаров и ели,
у моря, стесненного картой в теле;
створку моллюска пустив ко дну,
пряча лицо, но спиной пленяя,
Время выходит из волн, меняя
стрелку на башне - ее одну.
VII
Тонущий город, где твердый разум
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!",
в плеске зеркал захлебнуться рад.
VIII
Гондолу бьет о гнилые сваи.
Звук отрицает себя, слова и
слух; а также державу ту,
где руки тянутся хвойным лесом
перед мелким, но хищным бесом
и слюну леденит во рту.
IX
Скрестим же с левой, вобравшей когти,
правую лапу, согнувши в локте;
жест получим, похожий на
молот в серпе, - и, как чорт Солохе,
храбро покажем его эпохе,
принявшей образ дурного сна.
X
Тело в плаще обживает сферы,
где у Софии, Надежды, Веры
и Любви нет грядущего, но всегда
есть настоящее, сколь бы горек
не был вкус поцелуев эбре и гоек,
и города, где стопа следа
XI
не оставляет - как челн на глади
водной, любое пространство сзади,
взятое в цифрах, сводя к нулю -
не оставляет следов глубоких
на площадях, как "прощай" широких,
в улицах узких, как звук "люблю".
XII
Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветров, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
с поясом времени вместо рва.
XIII
Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым
лицом, сравнимым во тьме со снятым
с безымянного пальца кольцом, грызя
ноготь, смотрит, объят покоем,
в то "никуда", задержаться в коем
мысли можно, зрачку - нельзя.
XIV
Там, за нигде, за его пределом
- черным, бесцветным, возможно, белым -
есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья;
даже тогда, когда света нет.
1973
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
