Всё ли в масть в заоблачных чертогах,
Есть ли кто из нашего двора?
Здесь ли, там, мы - прежние, Серёга,
Ну, бывай, до связи, мне пора...
****************************
Что-то песен весёлых не хочется петь,
Не берёт за живое фальшивый аккорд,
Горизонты понятного стали темнеть,
Осознание вывихнув наоборот.
И не то, чтобы жизнь заломила вираж,
Или тупо закончились булки с икрой,
Просто вдруг запропал упоительный раж,
Задувающий в струны мажорный настрой.
Рваный ритм бытия в положении "ноль",
Пульс, подобно вороне, боится кустов,
Пустота,...но она не моя - эта роль,
Я к таким режиссёрским ходам не готов.
Робкий нерв беспокойства в подкожной броне
Загоняет в тупик, оставаясь в тени.
Пробивая на крепость, прижатый к стене
Обнажённый характер, лишённый брони.
Уязвимо-ранимый в своей наготе,
Вне конфликта в тугую пружину зажат,
Нынче он не на той роковой высоте,
От которой у труса колени дрожат.
Там, где всё продаётся и всё на показ,
Полноводные реки мелеют...увы...
Беспредел и безвременье вычислив нас,
Если в чём-то непрАвы, то в целом правЫ.
Золотое сечение эры барыг,
Усадивших на привязь своих егерей,
Все они, "се ля ви", не корсары из книг,
Потрошащие трюмы чужих кораблей.
Свой кусок пирога добывая в бою,
Тех от этих всегда отличало одно-
Флибустьерский трофей оставался в строю,
Корабли мародёров ложатся на дно.
Их останки, забитые в зыбкую твердь,
Разъедает придонным планктоном и мхом.
Те, кто рвал их борта, обрекая на смерть,
Разве что вольнодумство сочли бы грехом.
Но не те, так другие, сорвавшись с цепи,
С той, которой остов пригвождён к якорям,
"Тет-а-тет" со стихией- топи, не топи,
В одиночку пойдут по житейским морям.
Не для них это в затхлом болоте подстав-
Стать разменной фигурою в чьей-то руке,
Им бы свой, не чужой монолог проиграв,
Оборваться, как рвётся струна на колке.
В этом чокнутом мире и раньше и впредь,
Только шаг от большого, до мелких интриг.
Разночтения взглядов легко лицезреть
На полях пожелтевших от времени книг,
В коих правда и ложь, да ещё миражи-
С детских лет зафрахтованный свой "закордон",
Где в тавернах звенят боевые ножи,
Загоняя под лавки пугливых ворон.
Где едва ли боятся открытых пространств,
Где стрелять, так стрелять, а любить, так любить,
Где умение выжить без средств и лекарств
Весит больше, чем просто умение жить.
Шар земной изуродован сетью границ,
На поверхностях суши их черт не стереть...
А ведь небо их трёт караванами птиц,
Тех, что сами решают, куда им лететь.
Что-то песен весёлых не хочется петь,
Может время врубило обратный отсчёт.
Мнится мне, будто ясное стало мутнеть,
А размытое, вроде как, наоборот...
Когда я утром просыпаюсь,
я жизни заново учусь.
Друзья, как сложно выпить чаю.
Друзья мои, какую грусть
рождает сумрачное утро,
давно знакомый голосок,
газеты, стол, окошко, люстра.
«Не говори со мной, дружок».
Как тень слоняюсь по квартире,
гляжу в окно или курю.
Нет никого печальней в мире —
я это точно говорю.
И вот, друзья мои, я плачу,
шепчу, целуясь с пустотой:
«Для этой жизни предназначен
не я, но кто-нибудь иной —
он сильный, стройный, он, красивый,
живёт, живёт себе, как бог.
А боги всё ему простили
за то, что глуп и светлоок».
А я со скукой, с отвращеньем
мешаю в строчках боль и бред.
И нет на свете сожаленья,
и состраданья в мире нет.
1995, декабрь
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
