Всем собакам- верным нашим друзьям меньшим- посвящаю.
Собака, грызущая ночью тапок,
не тянет на «Гончих Псов»,
мужчина, сопящий лицом на запад,
моих сыновей отцом
не станет. Ни стали, ни злата – вата …
Ни зла, ни добра – ЖАРА,
и смотрит на землю зрачок целовато,
как нищий в лапшу «Доширак».
Был – крокодилом под ил украденный,
выскочил – лазер! Зеро!…
Где они, годные градины? – гадины –
крадены, к черту, жарой…
Вороны – в обморок, сонная ёпера,
перья белеют в полях…
Вышла собака, как баба с вёдрами,
к гипербореям на шлях…
…От жаркого рока, от звука, от знака,
от запаха или нагайки казака,
она повернула зачем-то на запад,
и даже не сбавила шаг.
Остались, стихая, и будка, и хата,
остался хозяин искать виноватых,
по улицам рыская, словно собака,
надеясь на бога собак.
Она продолжала мотать километры,
и уши будёновки вились по ветру,
ей не был попутчиком друг или недруг,
и солнце слепило глаза.
Спасала – как будто бы центр средоточий,
и этот отчаянный путь одиночки
легко повторить, если кто-то захочет
подробней узнать.
По полю солянки меж белой полыни,
по линии тропки, торопкой поныне,
собака, сверкая серебряной пылью,
пересекла горизонт,
и только, когда – напоследок – светило
горячечным жаром траву опалило,
и темень настала – тогда проступило
созвездие Гончих Псов.
Минуя Медведицу и Волопаса,
мчались собаки меж Солнцем и Марсом -
к центру Вселенной – без карт и компаса –
оставив землян, не сумевших подняться,
в расчете не жизнь,
с их шариком, треснувшим с края до края,
как будто разбитая чаша Грааля –
утраченный пазл с очертанием рая
сакрально дрожит…
Там люди читали свои гороскопы,
молились, и ждали мессию с Востока,
а бледный хозяин предместья Ростова,
отказывался от щенка.
И ночью, когда верховодят собаки,
он свет зажигал и читал Пастернака,
и, словно волхвы, по-младенчески плакал,
и звёзды в окошке считал.
Но не было в этом ни тени догадки:
он знал, что собаки восходят над хатой,
и видят хозяев сквозь темень агата,
тихонько виляя хвостом:
ушедшие хаски, дворняги, овчарки,
собравшие в стаю и младших, и star-ших,
за нами следят, возвратившись к Началу,
в созвездие Гончих Псов
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
1938
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
