«…Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня ………Он всё собирался написать шедевр, но даже и не начал его…»
О'Генри (Последний лист)
Утро…
«Последний лист не облетает, Джонси.
Господь подает тебе знак.
Ты веришь в Бога, Джонси?»
«Я верю в осень, в северный ветер…».
Второе утро…
«Он держится крепко,
ты веришь в чудо, Джонси?»
«Я верю в лист,
что с ним случится, то и со мной..»
Третье…
«Как странно…. - лист ещё цел. Для меня?
Подними подушку, дай зеркальце,
Может, когда-нибудь напишу
Неаполитанский залив, красками…
Я верю в кисть художника, Сью…
И молока, с портвейном…»
Четвертое…
«Как этот лист… мне кажется …
дай мне вязание, Сью, синюю, синюю пряжу… »
Пятое утро…
«Не высох, не дрожит, только чуть потемнел…»
«Доктор сказал, что ты будешь здорова, Джонси,
какой красивый шарф….
А лист плюща…. он никогда не отпадёт,
его нарисовал…
на стене…
смотри, как здорово дана трёхмерность.. .
он будто на ветке… »
«Что?»
«Старый Берман… для тебя… это его шедевр.
Эй, не плачь…»
«Я верю, Сьюди, … в…
я – верю»
……………….
Всю ночь обезумевший ветер трепал и ломал обнаженные ветви,
наотмашь хлестал дождевыми жгутами по крышам и стенам…
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.