Кленовый лист души моей измученной
вот-вот сорвется с ветки на заре...
И полетит за клином над излучиной
моей реки, замерзшей в сентябре.
Моя река, когда-то полноводная,
теперь тиха, смиренна, как ручей.
Взойдет заря осенняя, холодная...
Лист упадет в объятия лучей.
Замрет на миг, желанием охваченный,
лететь к тебе средь белоснежных птиц.
В урочный час, судьбою предназначенный,
раззолотит заря кленовый лист.
Он полетит в края, где степи знойные
твоей души не стынут от обид,
где не звучат молитвы упокойные,
в реке вода от боли не горчит.
Моя река с твоей рекой не встретится,
она течет меж северных полей.
Не суждено..,
.............так пусть же лист расцветится
и полетит за клином журавлей...
И в гребнях волн реки твоей неистовой
мелькнет лишь раз несбывшейся мечтой...
Быть может, ты поймешь простую истину -
душа мертва, коль лист стал золотой.
Кленовый лист души моей измученной
вот-вот сорвется с ветки на заре...
И полетит, прощаясь, над излучиной
моей реки, замерзшей в сентябре.
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой, —
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
16 января 1934
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
