Приберегая напоследок немоту,
перебегая через темноту,
не забывай - ты будешь одинок, но
не забивай входную дверь и окна.
Перегибая пополам листы
бумаги дивной, стоя у черты,
не погибай, не закрывай глаза.
Жизнь перегни и перепрыгни за.
----л-и-н-и-я--с-г-и-б-а------
Сумерки. Дождь.
И не уйдёшь
ты от печали,
боли в груди.
Водку ли, чай ли,
пей как лекарство,
поступью старца
с кухни иди.
Не с кем считаться.
Всё позади.
Перечитывал несколько раз этот стиш и на сите, и здесь, ну хоть убейся не могу понять всеобщего экстаза. Один интересный образ есть, да, жизнь перегнуть пополам, перескочить на ту сторону. И что дальше? А ничего - образ завис - сумерки, дождь, вотка, чай... Или я образ исходный понял не так, это бывает :)
Макс, для меня это тоже загадко - ну, экстаз. Я его считал неудачным (а сейчас и не знаю уже) и ваще не хотел нигде вешать. На сите повесил на пробу, через день зашёл - и офигел. Вот и пойми этих читателей, хехе. Стих чето типа о выборе Жизненной Стези и того, что за этим может последовать.
не согласен я с Максом. с философией стихотворения можно спорить, но когда возникает желание оспорить мысль, значит как минимум эта самая мысль присутствует. когда реверс монеты не слишком отличим от аверса, начало является концом а конец началом, уроборос от бесзонательного Я до Я несознающего, только тогда возникает возможность заглянуть за линию сгиба.
в первой части единственно сомневает эпитет "дивной" никакая характеристика, ничего мне не говорит о бумаге. дивной, чудной, милой, ниочём.
а стиш хороший
насчет дивной согласен, но я всегда к листу чистой бумаги испытывал трепетное чувство и такой неистребимый графоманский зуд. в общем, другого слова не нашёл, спасибо.
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.