Где покинешь метро, ненадолго твой след
остается витающей блажью.
Расскажи, милый друг, сколько проклятых лет
надевать тебе маску ту вражью,
чтоб никто не увидел светящийся нимб,
и не вызвонил опер бригаду? -
"Как, урод, ты в метро (и зачем вдруг) проник?
Замочите, товарищи, гада!"
***
Печать молчания о...
Знакома знаний знаковых десятая печать.
Она на лбу и на лобке (о, ужас, но пусть будет).
Я, опечатанный, молчу, а хочется кричать!
Позволь, я крикну! От меня, чего, убудет?!
Но нет, печатью скован каждый зуб с антагонистом
(не помогает даже, что имеются не все).
И я хожу великим, но немым артистом.
Без имени и голоса. Зовите хоть... Евсей!
- Евсей, пошел сюда! Я посмотрю пронзительно и яро.
- Евсей, отсюда вон пошел! Я бровь приподниму.
Но всем плевать на мимику! Как это скорбно мало -
гримасы корчить говорящему дерьму!
***
Бдительность
Туз бубен на сутулой спине и мишень в полгруди.
Серебрится вокруг головы нимб, а в заднице шило.
Ну, куда же ты, милый, такой? Дорогой, погоди!
Ты опять загремишь в обезьянник ментовский. Паршиво
выходить таким голым под липкие взгляды. Иль нет:
липкой лентой притягивать мух перестань, друг-юрода!
Причесать свою душу, в карманы побольше конфет.
Ну, а встретишь козла, проходи: не тревожить урода!
Эх, кому это все я, дурак, в сотый раз говорю?
Ты ж не слушаешь. Крылья покрасил опять отвратительно.
Дурачок! Ты у нас на Земле, а не в вашем Раю.
Как тебя вразумить! Будь, мой ангел, хоть капельку бдителен!
ну.. не знаю. были еще "Я не мертвая", "Почему я не продал..." и "Осколок" ) имхо.
впрочем... я уже писал Наташе - запуталось Про )
"Осколок" то где? Не нашла.
Это нормально).
Я ведь говорю о своём восприятии твоих стихов. Этот мне кажется честным. И при этом есть места: "Ты ж не слушаешь. Крылья покрасил опять отвратительно" и др. - хорошо).
П.С. "Я не мёртвая" - по-моему, я тоже ничего не поняла))). "Почему я не продал..." - не моё.
и я ничего не понял. ))) я люблю, когда я не понимаю )
Цикл стихотворений, объединённых неприязненным отношением к разного рода личностям и обстоятельствам. Автора или лиргероя – история умалчивает. Гражданская лирика а-ля современный Макаревич (простите, дядя Андрей), но не Макаревич (баланс восстановлен).
По природе я визуал, поэтому любое стихотворение стараюсь преобразовать в картинку. Если не выходит, значит что-то не то: а) с моим восприятием (наиболее вероятно) или б) самим творением (как исключение из общего правила). В данном случае всё вышло. Хотя и не факт, что это именно то, что задумывалось автором. А вышло вот что.
Некий тип (пусть всё-таки ради всеобщего блага это будет лиргерой, а не автор), скрывающий свою истинную суть, прикрываясь маской благочестивого ренегата, татуировками и головным убором небесной канцелярии, проявляется в разных местах, имея неопределённый умысел взбудоражить общественность и силы правопорядка своим появлением. Эдакий безобидный эпатажный представитель творческого нигилизма. С одной стороны. А с другой – стремясь стать незаметным, но распираемый изнутри стойким неприятием происходящего вокруг, герой по сути единственный положительный персонаж во всём мире. Его личностное расслоение вызывает сострадание, но состраданию этому нет выхода, а точнее, входа, ибо ему (герою) абсолютно по барабану ваше мнение и ваши чувства. Финал истории, если он вообще есть, где-то за рамками текста.
В целом стихотворение настроенческое и безусловно будет иметь (и уже имеет) свою аудиторию. Но ввиду обилия отрицательных эмоций и безысходности кого-то и оттолкнёт, как например, резонёра. По этой же причине оставлю анализ технического исполнения текста за читателями.
Правда, есть и положительные моменты. Например «опер бригада». Здесь или точку после «опер» поставить, обозначая сокращение, или слитно написать. А то получается что бригада эта из большого театра. Если представить как надо, то выходит оч смешно. В метро вдруг ни с того, ни с сего, аки флэшмоб, появляются дядьки и тётьки в балахонах и с папочками, за ними размещается небольшой симфонический оркестр. Пока лиргерой в замешательстве, музыканты подстраиваются, артисты распеваются, словом, обычный предконцертный хаотический гам. Мгновение тишины и следом по мановению палочки дирижёра без всякой прелюдии, сразу мощным напором хора и звука всех инструментов: «Как, урод, ты в метро (и зачем вдруг) проник? Замочите, товарищи, гада!» Музыка прерывается, вновь воцаряется тишина, все артисты, включая музыкантов и особенно дирижёра, не двигаясь и не моргая, строго смотрят на лиргероя. Ровно минуту. После чего, не обращая никакого внимания на виновника торжества, улыбаются, поздравляют друг друга, снимают балахоны, складывают инструменты и вместе с фальшивыми зрителями расходятся. Герой остаётся один в фойе метро. Занавес. Трагедия, однако!
Честно говоря, не хочу обсуждения, поэтому пишу просто здесь. Раз уж мой триптишок светится здесь в подвале и сто лет будет светиться (((.
Я был едва ли не единственный, кто громко протестовал против незаказанного автором буквоедства. Причем, абсолютно ничего не имею против Ловца. Наоборот, он меня порадовал. Впрочем, как и Финка в прошлой целиком положительной буквоедской рецензии к Москве. Мне не нравится сам принцип. Но об этом я писал подробно… В результате я единственный за долгое время, у кого такая рецензия появилась. Получите-распишитесь! )
Мое стихо - три стишка, три экспа, каждый из которых, на мой взгляд, был несамодостаточен для выкладывания. Но с другой стороны, выкладываю я все, что не выкидываю… вот и родился притянутый к нимбу триптих ). Вот притянул-то имхо неплохо))) (хвастунишка). Это целиком шуточные экспы к чужим произведениям. И я думал про опербригаду и опер бригаду. Решил, что ПРОсматривается аналогия с энтинской Оперой для зайчика.
Хор: Сейчас прольется чья-то кровь,
Сейчас прольется чья-то кровь, ..
А в моей Опере – хор оперОв
Ловец (браво) ее углядел, но не поверил мне (увы и ах)
ПРО остальное в восприятии – это вариации. И не такое оно и негативноэмоциональное )
А вот про технику я бы с удовольствием послушал бы (буквоедство же именно оно?) ибо с ней то у меня и слабовато. Не обучался и многое не чувствую в ритмах и с(и)лабой… тонике )))
Технических недочетов мало, имхо. "тАким", и, вообще, третье фонетически тяжеловато. А по содержанию мне показались все очень интересными и связаннвмми. Вспомнился фильм, как то он называется, то ли "дух", то ли "привидение", там мужик страшненький такой, померший, но неупокоившийся, по метро бегает, а второй тоже такой же, только посимпатичнее, он, в конечном счете в ангела привращается. Они не могут общаться с живыми, но друг с другом могут, вот, эти двое, точнее, подобные им, как будто тут и описаны, хотя ясно, что это некие внутренние состояния одного, вероятно, ЛГ (автора).
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Той ночью позвонили невпопад.
Я спал, как ствол, а сын, как малый веник,
И только сердце разом – на попа,
Как пред войной или утерей денег.
Мы с сыном живы, как на небесах.
Не знаем дней, не помним о часах,
Не водим баб, не осуждаем власти,
Беседуем неспешно, по мужски,
Включаем телевизор от тоски,
Гостей не ждем и уплетаем сласти.
Глухая ночь, невнятные дела.
Темно дышать, хоть лампочка цела,
Душа блажит, и томно ей, и тошно.
Смотрю в глазок, а там белым-бела
Стоит она, кого там нету точно,
Поскольку третий год, как умерла.
Глядит – не вижу. Говорит – а я
Оглох, не разбираю ничего –
Сам хоронил! Сам провожал до ямы!
Хотел и сам остаться в яме той,
Сам бросил горсть, сам укрывал плитой,
Сам резал вены, сам заштопал шрамы.
И вот она пришла к себе домой.
Ночь нежная, как сыр в слезах и дырах,
И знаю, что жена – в земле сырой,
А все-таки дивлюсь, как на подарок.
Припомнил все, что бабки говорят:
Мол, впустишь, – и с когтями налетят,
Перекрестись – рассыплется, как пудра.
Дрожу, как лес, шарахаюсь, как зверь,
Но – что ж теперь? – нашариваю дверь,
И открываю, и за дверью утро.
В чужой обувке, в мамином платке,
Чуть волосы длинней, чуть щеки впали,
Без зонтика, без сумки, налегке,
Да помнится, без них и отпевали.
И улыбается, как Божий день.
А руки-то замерзли, ну надень,
И куртку ей сую, какая ближе,
Наш сын бормочет, думая во сне,
А тут – она: то к двери, то к стене,
То вижу я ее, а то не вижу,
То вижу: вот. Тихонечко, как встарь,
Сидим на кухне, чайник выкипает,
А сердце озирается, как тварь,
Когда ее на рынке покупают.
Туда-сюда, на край и на краю,
Сперва "она", потом – "не узнаю",
Сперва "оно", потом – "сейчас завою".
Она-оно и впрямь, как не своя,
Попросишь: "ты?", – ответит глухо: "я",
И вновь сидит, как ватник с головою.
Я плед принес, я переставил стул.
(– Как там, темно? Тепло? Неволя? Воля?)
Я к сыну заглянул и подоткнул.
(– Спроси о нем, о мне, о тяжело ли?)
Она молчит, и волосы в пыли,
Как будто под землей на край земли
Все шла и шла, и вышла, где попало.
И сидя спит, дыша и не дыша.
И я при ней, реша и не реша,
Хочу ли я, чтобы она пропала.
И – не пропала, хоть перекрестил.
Слегка осела. Малость потемнела.
Чуть простонала от утраты сил.
А может, просто руку потянула.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где она за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Она ему намажет бутерброд.
И это – счастье, мы его и чаем.
А я ведь помню, как оно – оно,
Когда полгода, как похоронили,
И как себя положишь под окно
И там лежишь обмылком карамели.
Как учишься вставать топ-топ без тапок.
Как регулировать сердечный топот.
Как ставить суп. Как – видишь? – не курить.
Как замечать, что на рубашке пятна,
И обращать рыдания обратно,
К источнику, и воду перекрыть.
Как засыпать душой, как порошком,
Недавнее безоблачное фото, –
УмнУю куклу с розовым брюшком,
Улыбку без отчетливого фона,
Два глаза, уверяющие: "друг".
Смешное платье. Очертанья рук.
Грядущее – последнюю надежду,
Ту, будущую женщину, в раю
Ходящую, твою и не твою,
В посмертную одетую одежду.
– Как добиралась? Долго ли ждала?
Как дом нашла? Как вспоминала номер?
Замерзла? Где очнулась? Как дела?
(Весь свет включен, как будто кто-то помер.)
Поспи еще немного, полчаса.
Напра-нале шаги и голоса,
Соседи, как под радио, проснулись,
И странно мне – еще совсем темно,
Но чудно знать: как выглянешь в окно –
Весь двор в огнях, как будто в с е вернулись.
Все мамы-папы, жены-дочеря,
Пугая новым, радуя знакомым,
Воскресли и вернулись вечерять,
И засветло являются знакомым.
Из крематорской пыли номерной,
Со всех погостов памяти земной,
Из мглы пустынь, из сердцевины вьюги, –
Одолевают внешнюю тюрьму,
Переплывают внутреннюю тьму
И заново нуждаются друг в друге.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где сидим за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Жена ему намажет бутерброд.
И это – счастье, а его и чаем.
– Бежала шла бежала впереди
Качнулся свет как лезвие в груди
Еще сильней бежала шла устала
Лежала на земле обратно шла
На нет сошла бы и совсем ушла
Да утро наступило и настало.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.