время стыло Петя Лейкин
левою ногой качал
плыло время Вася Лейкин
левою ногой качал
из волны позли уклейки
с Петей плакать на причал
с ними вместе подбочась
выходил прохладный язь
рыбы славные проворно
губы клали на валторны
прикасаясь как к тромбонам
аккуратно к поплавкам
чтобы Васе было вольно
Пете не было бы больно
пели нежно love will come
Вася в воду погружен
думал думал Ольга Ольга
Калифорния всех жён
кабы рыбы были крабы
защипали бы тогда бы
так как дум не одобряли
в небе резво реяли
ну а коль не крабы рыбы
на словесной своей дыбе
Петю думать оставляли
к небу звезды клеяли
Вася был от дум один
Ольга бегала над ним
падал мороком сражен
на четырнадцать сторон
на четырнадцать напевов
семь направо семь налево
две в незнаемую чудь
остальное по чуть чуть
оставалось крохой дабы
баба с воза была б абы
из оптических кристаллов
выходила простота
на свистулечке играла
обнимала покрывалом
отлучала от поста:
извлеки своей печалью
из реки моей молчаль
обреки её очами
и ходи как гоголь-хахаль.
И
кони с мордой треугольной
и глазами красный уголь
в омут мчали колокольный
забегая в пятый угол
как укушенная рать
в сон его врывалась плеть
не давая помирать
оставляя Пете плыть
заставляя Васю петь
левою ногой качать
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.