Ну вот, отгремело короткое лето,
сгорело, как хворост, а может, тетрадка.
А в осень впускают по новым билетам,
по новым условиям миропорядка.
Качаются чёрные-чёрные выси,
а ты кафкианским идёшь коридором,
вот эти вот самые выси приблизив,
о чём - непонятно ещё, разговором.
И входишь в осенние ты кабинеты -
без разницы - дома, в трамвае, в лесу.
А мимо в корзинах, мешках и пакетах
огромные яблоки люди несут.
Из рая с пустыми руками - негоже.
Плод знанья идёт за копейки почти.
На яблочной мякоти, яблочной коже
печальную чёрную галку прочти.
Последняя бабочка крыльями машет
и сутью какой-то кружится она.
Закончилось лето, ты слышишь, Наташа.
И начался сон пробужденья от сна.
Александру В-му
Уходи. Уходя, обернись,
чтоб в глазах приоткрытых прочесть
ту, куда ты направился, высь
и о выси невнятную весть.
Это всё, что дано. Да и но -
сочетает дано. Что ж, ступай!
Там, наверно, покажут кино,
киностудией сделанный рай.
Сердца
Н.
Чем-то пахло от наших сердец.
Чем-то пахло. А чем, да пойму ли.
Вроде, так выдыхает чабрец
в раскалённом, как паперть, июле.
Я люблю тебя проще (прости),
чем чабрец - холодок на рассвете.
Нам бы только сейчас набрести
на июльский тимьяновый ветер.
Твоя лиловая Одесса
Н.
Твоя лиловая Одесса,
мой серолицый город Т.,
они одну играют пьесу
на недоступной высоте.
То плачет облако, то ниже
возьмёт на тон. И сквозь очки
глядят глазами цвета жижи
архангелы и старички.
Берут в киоске по цветочку
и дарят людям по цветку.
И запятую, а не точку
пропащим и влюблённым ткут.
Изгнанные
Н.
Ты ведь любишь меня? Потому, что тебя я люблю,
чуть колышется вечер и дышит истомой осенней.
Змий, что продал, то продал. Недорого. Не по рублю.
Вот и выставил прочь нас Хозяин заоблачной сени.
И теперь мы идём по кварталу. Лежит тротуар
под ногами у нас. И едва угадаешь по блеску
отразившихся в мокром, осеннем, зажёгшихся фар -
это Он на секунду слегка приоткрыл занавеску.
Вплавь
Отцу
Ты вплавь отправился туда,
куда мы поплывём
и там обступит нас вода
арктическим огнём
и в том пути вольёт нам в грудь
печальные слова
"Забудь, забудь, про всё забудь.
Здесь только я права".
Содом
Прекрасно наступает осень,
целую я её предплечья.
И всё рифмуется с "не спросит".
И всё рифмуется с "излечит".
Сижу, гляжу в окошко дома.
Прекрасно льют воды потоки
на крыши старого Содома,
а значит, боги не жестоки.
Как будто 1981
Н.
Август, август мокрых глаз,
и ресницы мокры тоже.
Помнишь, были бочки - "Квас",
помнишь холодок на коже
оттого, что нам пора
снова гладить галстук алый.
И последняя жара.
И её уже не стало.
Рощицей
Н.
Ты ничего не смыслишь в ЭТОМ,
я ничего не смыслю в ТОМ.
Мы чёрный воздух чёрных веток
хватаем ртами на потом.
Чтоб там - за краем, самым краем,
куда уходим - не за так,
а черной рощицей и граем
был куплен светлый полумрак.
Когда она в церковь впервые внесла
дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал младенцу; но он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему,
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: "Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
дитя: он - Твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем." - Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. "Слова-то какие..."
И старец сказал, повернувшись к Марии:
"В лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть его будет, твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око".
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шел молча по этому храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
16 февраля 1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
