Но какая гадость чиновничий язык! Исходя из того положения... с одной стороны... с другой же стороны — и все это без всякой надобности. «Тем не менее» и «по мере того» чиновники сочинили
Фиалкой пахло, и жасмином
В дрожащем мареве свечей.
Зарделся заревом карминным
Блеск облачений и речей.
И паства таяла, теряя
В стоянье долгом лишний вес,
Здесь ночь могла и в негодяя
Вонзить свой глас: " Христос Воскрес!".
Всё было радостно и свято,
Хотелось нежно целовать
Святых потресканные пяты,
И в ручку робко Божью Мать.
А за дверями ночь зевала,
Жуя пасхальный перезвон
И в подворотне два амбала
Делили "найденный" айфон:
Кагор стекал по синим скулам -
Одна взбухала как кулич,
Другого сделал вмиг сутулым
По яйцам шаркнувший кирпич.
" Христос Воскрес" - мобильник гаркнул,
И на асфальт упал пластом...
Народ взглянул, с досады харкнул -
И пасха кончилась на том.
А меня умиляет то, что происходит внутри церки на Пасху)Ночью даже дети в хоре пели. А взрослые внизу слушали и улыбались) А у нас церковь маленькая - ее строили, как часовню, посвященную ликвидаторам Чернобольской АЭС. Сделали церковью, но все желающие зайти не могут и молились на улице.
Пасха так всех порадовала, мне кажется, приподняла над действительностью) И даже, когда освещались куличи - все улыбались, радовались)
Христос Воскрес)
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.