опять ей. Решке Всемогущей, творческий потенциал возрождающей.
ЗЫ. фанатам препинаков- респект и уважуха. заведомо. их там как минимум штук писят утеряно
а мне всегда казалось
что люди как осколки
в каких-то бродит лето,
в каких-то сны зимы.
но все это неважно
они в броню одеты
обуты и возможно
немножко влюблены.
они как антарктиды.
немыслимо растаять
и растопить неможно
да ну же их совсем...
а есть еще тюльпаны
все те кто вырастают
на крыше и не ниже
им пофик все совсем.
есть люди, как собаки
они все любят кашу
какую б ни скормили-
спокойно и уют.
есть люди как акулы-
им сколько б ни отсыпал-
всегда в мечтах златая
дорожка до Бермуд.
а я ни сном ни духом
о злате не мечтая
все тку и тку послушно
то паутину звезд
то дырки в поднебесье
старательно латаю
что делать. я- богиня.
наивно и всерьез.
Ой ты как здорово. Мне именно такие стиши сейчас по душе.
я оооочень рада, правда. спасибо огромное, просто безумно огромное, Владимир
Вишенко! Ты - красотко! Все тут есть. жизнь есть в стише!
вау. я тебя тоже обожау))) спасибо, спасибо, спасибо, Ник. огромное
Я так ваще не умею...) А потому снимаю шляп!)
за шляпу спасибо, люблю их. а по сути- да ладно))) это просто экспромт, довольно корявый. но живой.
я заметила, что в ювелирке сейчас есть тема нешлифованных камней, "сырых". я люблю с ними работать, они живые. мои стиши- такие же. нешлифованные и живые. но раньше за такое вольнодумство здесь могли строго по ушам надавать))))
а вообще- спасибо, что читаешь))) я рада тебе очень
и, кстати, у гения там пчела была... оговорочка у меня вышла точно по Фрейду))))
ниче не корявый, не бывает "немножко богинь"
"...и это хорошо"))
))) богини на базе))))) так говорила моя подруга Катерина, когда мы с ней в чате пересекались
наивно и всерьез! как все твое и у тебя
Лора, спасибо огромное, дорогая
Лора, спасибо огромное, дорогая
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Альберт Фролов, любитель тишины.
Мать штемпелем стучала по конвертам
на почте. Что касается отца,
он пал за независимость чухны,
успев продлить фамилию Альбертом,
но не видав Альбертова лица.
Сын гений свой воспитывал в тиши.
Я помню эту шишку на макушке:
он сполз на зоологии под стол,
не выяснив отсутствия души
в совместно распатроненной лягушке.
Что позже обеспечило простор
полету его мыслей, каковым
он предавался вплоть до института,
где он вступил с архангелом в борьбу.
И вот, как согрешивший херувим,
он пал на землю с облака. И тут-то
он обнаружил под рукой трубу.
Звук – форма продолженья тишины,
подобье развивающейся ленты.
Солируя, он скашивал зрачки
на раструб, где мерцали, зажжены
софитами, – пока аплодисменты
их там не задували – светлячки.
Но то бывало вечером, а днем -
днем звезд не видно. Даже из колодца.
Жена ушла, не выстирав носки.
Старуха-мать заботилась о нем.
Он начал пить, впоследствии – колоться
черт знает чем. Наверное, с тоски,
с отчаянья – но дьявол разберет.
Я в этом, к сожалению, не сведущ.
Есть и другая, кажется, шкала:
когда играешь, видишь наперед
на восемь тактов – ампулы ж, как светочь
шестнадцать озаряли... Зеркала
дворцов культуры, где его состав
играл, вбирали хмуро и учтиво
черты, экземой траченые. Но
потом, перевоспитывать устав
его за разложенье колектива,
уволили. И, выдавив: «говно!»
он, словно затухающее «ля»,
не сделав из дальнейшего маршрута
досужих достояния очес,
как строчка, что влезает на поля,
вернее – доводя до абсолюта
идею увольнения, исчез.
___
Второго января, в глухую ночь,
мой теплоход отшвартовался в Сочи.
Хотелось пить. Я двинул наугад
по переулкам, уходившим прочь
от порта к центру, и в разгаре ночи
набрел на ресторацию «Каскад».
Шел Новый Год. Поддельная хвоя
свисала с пальм. Вдоль столиков кружился
грузинский сброд, поющий «Тбилисо».
Везде есть жизнь, и тут была своя.
Услышав соло, я насторожился
и поднял над бутылками лицо.
«Каскад» был полон. Чудом отыскав
проход к эстраде, в хаосе из лязга
и запахов я сгорбленной спине
сказал: «Альберт» и тронул за рукав;
и страшная, чудовищная маска
оборотилась медленно ко мне.
Сплошные струпья. Высохшие и
набрякшие. Лишь слипшиеся пряди,
нетронутые струпьями, и взгляд
принадлежали школьнику, в мои,
как я в его, косившему тетради
уже двенадцать лет тому назад.
«Как ты здесь оказался в несезон?»
Сухая кожа, сморщенная в виде
коры. Зрачки – как белки из дупла.
«А сам ты как?» "Я, видишь ли, Язон.
Язон, застярвший на зиму в Колхиде.
Моя экзема требует тепла..."
Потом мы вышли. Редкие огни,
небес предотвращавшие с бульваром
слияние. Квартальный – осетин.
И даже здесь держащийся в тени
мой провожатый, человек с футляром.
«Ты здесь один?» «Да, думаю, один».
Язон? Навряд ли. Иов, небеса
ни в чем не упрекающий, а просто
сливающийся с ночью на живот
и смерть... Береговая полоса,
и острый запах водорослей с Оста,
незримой пальмы шорохи – и вот
все вдруг качнулось. И тогда во тьме
на миг блеснуло что-то на причале.
И звук поплыл, вплетаясь в тишину,
вдогонку удалявшейся корме.
И я услышал, полную печали,
«Высокую-высокую луну».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.