На цыпочках пройти перед окном,
Когда на пятки «Время» наступает,
Надои обгоняют урожаи…
Ну, в общем, коммунизм переживем.
В окне всегда французская погода,
Что хорошо в любое время года
Под Ливерпуль с туманом и дождем.
…Там бабочка летает над столом.
Ее поймают. Выпустят из рук.
Подхватит ветер маленький испуг.
Пора идти, сейчас откроют дверь,
Мари допела песенку потерь.
Кто не узнал, слова не растеряет.
Там больше не покажут ничего.
Еще все в сборе, все без одного.
Он только вышел. Встал за шторой с краю.
Его к чертям куда-то унесло.
А чашка ждет, сто лет не остывая.
А он прилип на мокрое стекло.
Небабочка. Вечерняя. Слепая.
…В ГОРОД, КОТОРОГО НЕТ
Тишина на моем языке
И ночное вино разговоров.
Осень к осени, долго ли, скоро,
Наши тени повесят за шторой
Догорать в золотом огоньке.
Пусть мы были вином и обманом,
Мы простили и хмель, и обман.
Вышел город бубей безымянный –
Мы уйдем, постучи в барабан.
На крыльце, где портной и сапожник
С королевичем споры ведут,
Сядут рядом рыбак и безбожник
И на белых ступеньках уснут.
Догорит фитилек конопляный,
Расскажи мне про город морской.
Пахнут губы росой и тимьяном…
Выходи, там пришли за тобой.
Здесь жил Швейгольц, зарезавший свою
любовницу – из чистой показухи.
Он произнес: «Теперь она в Раю».
Тогда о нем курсировали слухи,
что сам он находился на краю
безумия. Вранье! Я восстаю.
Он был позер и даже для старухи -
мамаши – я был вхож в его семью -
не делал исключения.
Она
скитается теперь по адвокатам,
в худом пальто, в платке из полотна.
А те за дверью проклинают матом
ее акцент и что она бедна.
Несчастная, она его одна
на свете не считает виноватым.
Она бредет к троллейбусу. Со дна
сознания всплывает мальчик, ласки
стыдившийся, любивший молоко,
болевший, перечитывавший сказки...
И все, помимо этого, мелко!
Сойти б сейчас... Но ехать далеко.
Троллейбус полн. Смеющиеся маски.
Грузин кричит над ухом «Сулико».
И только смерть одна ее спасет
от горя, нищеты и остального.
Настанет май, май тыща девятьсот
сего от Р. Х., шестьдесят седьмого.
Фигура в белом «рак» произнесет.
Она ее за ангела, с высот
сошедшего, сочтет или земного.
И отлетит от пересохших сот
пчела, ее столь жалившая.
Дни
пойдут, как бы не ведая о раке.
Взирая на больничные огни,
мы как-то и не думаем о мраке.
Естественная смерть ее сродни
окажется насильственной: они -
дни – движутся. И сын ее в бараке
считает их, Господь его храни.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.