День, едва родившись, катится к забвению,
Солнце в этих фистулах щедрое на прятки,
Еле-еле движется мысь по древу помыслов,
Значит, у других не у тебя в порядке.
То ли шутка бога, то ли электронные
По аксонам бегают вороги да черти
Уровнем за уровень, нет конца страданиям
И, конечно, чешут против шерсти.
Всё, к чему привяжешься — как собака поводком —
Глупые хозяева не дают свободы,
Больно будет — предадут так или иначе,
Сладостей лишат или компота.
Сладко-сладко, невозможно манит одиночество,
Но сверяешь житиё не по себе, по святцам,
Хочется среди своих и чтобы быть прощённому.
Остаётся взять да разорваться.
***
А хотелось по-хорошему,
А желалось — как вначале:
Молока — хоть ложками,
Небеса качали,
Усыпляли песнями,
Мягкими руками
Гладили и пестовали,
Назывались мами.
***
Спускаешься, пускаешься по склону
Всё дальше от желанной высоты,
Ты анти-альпинист, ужасно склонный
К потере изначальной красоты.
Стервозная неровная тропинка
Бросает каменюки да борец,
И кажется, что это было (бинго!)
И это, но и это не конец.
За каждым незнакомым поворотом
Всё больше узнавания окрест:
Лощины и террасы, и торосы, —
Всё менее прекрасны, иже крест
Распутий всё похожее на поле,
Где нолики и крестики, и всё.
И беззаботных дней не сыщешь боле,
И это уж совсем нехолёсё.
И где-то там разбитые коленки,
И там же — в изначальной высоте —
Наивные до юности нетленки
И первые дострасти в темноте.
Хотелось бы вернуться, да не можешь —
«Осмотр музея» — направленье вниз,
А лица чаще маски всё да рожи,
Здоровье — бесконечный эпикриз.
— Лети, — попросишь маленькую птичку, —
К вершине, словно ядерный болид.
И ранку ковыряешь по привычке,
И сладко боль несильная саднит.
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
24 мая 1980
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
