А можно я глаголы отпущу
вразвес
по гривенному или по пятёрке?
Разглаживать ладонями скатёрку
в забывчивости буду и лещу
обрадуюсь, как гончая тетёрке.
Пришла Мокрида — с головой нырну
к корням дубовым на излёте лета.
Ах, сколько на пригорках было пето:
«Ау, ау!»…
По чистому гумну
иду теперь и щемит слева где-то.
Холодный Зарев далеко не прост:
привёл меня до яблочного Спаса,
мол, на тебе и праздник, и запасы,
судьбу, уж ты прости, — на перекрёст,
и спутника с Орехового Спаса,
который слишком яро жил — устал
и в тот же час ушёл до Заревницы
в кромешную вселенскую зеницу.
Орехи раскатились, краснотал
зажмурился и дрогнул, как ресницы.
Три Спаса — ни один, к чертям, не спас!
Не вынесла повозку коренная.
И, чувства в этот омут окуная,
упрёшься головой в иконостас…
а это всё и есть «земля родная».
За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.
Как я ненавижу пахучие древние срубы!
Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,
Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко;
Никак не уляжется крови сухая возня,
И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.
Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?
Зачем преждевременно я от тебя оторвался?
Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,
Еще в древесину горячий топор не врезался.
Прозрачной слезой на стенах проступила смола,
И чувствует город свои деревянные ребра,
Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,
И трижды приснился мужам соблазнительный образ.
Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.
И падают стрелы сухим деревянным дождем,
И стрелы другие растут на земле, как орешник.
Последней звезды безболезненно гаснет укол,
И серою ласточкой утро в окно постучится,
И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,
На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.
Ноябрь 1920
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.