Может, ты и жулик. Я не знаю.
Я вообще не знаю ничего.
Я вообще отсюда отбываю.
Но поёт над крышами щегол.
Но поёт щегол в зелёной кроне.
Коронует жуликов и проч.
И уходит Минотавр в короне
в бычью окровавленную ночь.
Но матросик, лезущий под юбку
пальцами, пропахшими вином,
там находит белую голубку,
думая, конечно, о другом.
За двадцатый век нам всем досталось
крови из артерий - лей в кувшин.
И пускай нам всем сияет фаллос
ярче всех заснеженных вершин, -
пальцы и голубка вместе снова.
И крылами бьёт она. Лови!
И она одна - опять основа
плоской и возвышенной любви.
Напиши голубку на крови мне,
напиши голубку на судьбе.
Пусть она летит, воркует, гибнет.
Но она одна кричит в тебе,
потому что жулик ты и гений,
и матрос, блюющий на крыльцо,
потому что на твои колени
положила красота лицо.
Потому что многое ты пишешь,
разводя колени красоты.
Но, в конце концов, голубке дышишь
прямо в клюв кабацкой пастью ты.
Ну, давай же, мажь! Имеешь право,
пальцы запуская и блюя.
И голубкою взлетает слава -
шкура беззащитная твоя.
-2-
Пабло де Сарасате
Ем сливы, пью вино, смотрю в окно.
И лунный свет на стенке и кровати.
Давай, всё это снимем как кино,
озвученное скрипкой Сарасате.
Вот слива - сколько ночи в ней.
..................................................
Окстись!
Причём здесь ночь? Лишь слива есть - под кожей
пахучая оливковая слизь.
...................................................
Нет, ночь она, доведшая до дрожи!
Нет, ночь она и робкий поцелуй,
скрип сапогов, и шёпот донны Анны
у белых, словно семя, тёплых струй
ночного заговорщика - фонтана.
Вкушаю сливу. Ночь её темна.
Во сне по-детски плачет инквизитор.
Его пронзил - до донышка, до дна -
сияющей звезды горячий клитор.
И я пронзён, бородку взворошив,
другой рукою достаю из ножен
ночной кинжал, опять - прекрасен, вшив,
мертвецки пьян и ангельски тревожен.
Еще далёко мне до патриарха,
Еще на мне полупочтенный возраст,
Еще меня ругают за глаза
На языке трамвайных перебранок,
В котором нет ни смысла, ни аза:
Такой-сякой! Ну что ж, я извиняюсь,
Но в глубине ничуть не изменяюсь.
Когда подумаешь, чем связан с миром,
То сам себе не веришь: ерунда!
Полночный ключик от чужой квартиры,
Да гривенник серебряный в кармане,
Да целлулоид фильмы воровской.
Я как щенок кидаюсь к телефону
На каждый истерический звонок.
В нем слышно польское: "дзенкую, пане",
Иногородний ласковый упрек
Иль неисполненное обещанье.
Все думаешь, к чему бы приохотиться
Посереди хлопушек и шутих, -
Перекипишь, а там, гляди, останется
Одна сумятица и безработица:
Пожалуйста, прикуривай у них!
То усмехнусь, то робко приосанюсь
И с белорукой тростью выхожу;
Я слушаю сонаты в переулках,
У всех ларьков облизываю губы,
Листаю книги в глыбких подворотнях --
И не живу, и все-таки живу.
Я к воробьям пойду и к репортерам,
Я к уличным фотографам пойду,-
И в пять минут - лопаткой из ведерка -
Я получу свое изображенье
Под конусом лиловой шах-горы.
А иногда пущусь на побегушки
В распаренные душные подвалы,
Где чистые и честные китайцы
Хватают палочками шарики из теста,
Играют в узкие нарезанные карты
И водку пьют, как ласточки с Ян-дзы.
Люблю разъезды скворчащих трамваев,
И астраханскую икру асфальта,
Накрытую соломенной рогожей,
Напоминающей корзинку асти,
И страусовы перья арматуры
В начале стройки ленинских домов.
Вхожу в вертепы чудные музеев,
Где пучатся кащеевы Рембрандты,
Достигнув блеска кордованской кожи,
Дивлюсь рогатым митрам Тициана
И Тинторетто пестрому дивлюсь
За тысячу крикливых попугаев.
И до чего хочу я разыграться,
Разговориться, выговорить правду,
Послать хандру к туману, к бесу, к ляду,
Взять за руку кого-нибудь: будь ласков,
Сказать ему: нам по пути с тобой.
Май - 19 сентября 1931
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
