Морщинит туча водянистый рот.
Идут свои по имени народ.
Их миллионы, по-простому — тьма.
Рука Востока — светлая Фатьма —
Коротким взмахом отгоняет ночь.
Каким Макаром этносу помочь?
Повозки едут, движется река —
Людская Лета вечно широка,
Почти бездонна, моря солоней
И вдохновенней сотен Саломей.
Её движенью не найти преград,
В себе несёт не исчислить карат
Умов великих, лучших из живых,
Но мимолётных под крылом совы.
В негромком шуме полновесных вод —
Железный отзвук, массовый исход
С обжитых мест, земель до слёз родных.
Пешком на запад в западню иных
Законов, нравов, пережитков, слов.
Из кривизны — да в остроту углов
Несут осколки собственных культур.
Крадёт детали яркий конражур —
Забудут внуки (память коротка)
Язык и вкус парного молока.
По имярекам ходят без родства
Иван-да-Марьи прямо сызмальства…
Стекают реки в море-окиян,
Стоит средь моря сказочный Буян,
На нём есть чудо-камень Алатырь,
Хранит его могучий богатырь…
Добраться можно (вон он, забери).
Всё через Лету, чёрт её дери!
Тупая вечность! Только начал жить...
Всех пережил пока что Вечный Жид,
Условие неисчислимых лет —
На щиколотке вечных мук браслет.
Ой, ши-на-на, да, ой, да, ши-на-на,
Напьюсь я горем, ой, да, допьяна.
Течёт по брылям захмелевший мёд.
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают. Луч
светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
II
Покуда храбрая рука
Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
расчесывает облака,
в агавах взрывчатых и пальмах
производя переполох,
свершивший туалет без мыла
пророк, застигнутый врасплох
при сотворении кумира,
свой первый кофе пьет уже
на набережной в неглиже.
III
Потом он прыгает, крестясь,
в прибой, но в схватке рукопашной
он терпит крах. Обзаведясь
в киоске прессою вчерашней,
он размещается в одном
из алюминиевых кресел;
гниют баркасы кверху дном,
дымит на горизонте крейсер,
и сохнут водоросли на
затылке плоском валуна.
IV
Затем он покидает брег.
Он лезет в гору без усилий.
Он возвращается в ковчег
из олеандр и бугенвилей,
настолько сросшийся с горой,
что днище течь дает как будто,
когда сквозь заросли порой
внизу проглядывает бухта;
и стол стоит в ковчеге том,
давно покинутом скотом.
V
Перо. Чернильница. Жара.
И льнет линолеум к подошвам...
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
VI
Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это - временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берЈт -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ!
VII
Здесь виноградники с холма
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
VIII
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
октябрь 1969, Коктебель
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
