Я стригу,
с каждым годом всё хуже вижу,
и это грустно.
Я не лгу,
стричь красиво наощупь -
ей-бо́гу, почти искусство.
Блондинистый ёжик
дамы покрасил в чёрный,
она теперь может
сниматься в немецком порно.
Разговорились, об этом, о том,
столько горечи в этой бездонной даме.
Тонут в былом
сотни интриг, точно в бразильской драме.
Были мужья, не один и не два, а трое,
как позолота слоями сошло напускное.
Хлопнула дверью, ушла,
снова жду клиентов,
разные судьбы мелькают пестрящей лентой,
почти что наощупь стригу
и склоняюсь ниже,
может и здорово то,
что морщин не вижу.
Память всё хуже,
не держатся лица, драмы,
одно неизменно -
с шикарной причёской дамы.
У всего есть предел: в том числе у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист - в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?
Оттого-то Урания старше Клио.
Днем, и при свете слепых коптилок,
видишь: она ничего не скрыла,
и, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
реки, где ловят рукой белугу,
либо - город, в чьей телефонной книге
ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то есть к юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше - плывут линкоры,
и простор голубеет, как белье с кружевами.
1982
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
