Они были рыжими как лисицы -
Мама, младшая сестра Лида и Таня
/Сама себя она называла Татья/.
Таня до пятнадцати лет носила
Странное нарядное платье,
Любила построить из песка ракету,
То ли корыто -
Были глаза её словно небо,
А губы полуоткрыты.
И когда они в парке гуляли втроем,
Как гуляют по лесу рыжие лисы,
Таня могла внезапно присесть
Чтобы пописать.
И тогда мама и младшая сестра Лида
Закрывали Таню собой -
Было не видно.
Я проживал по соседству с Таней
Своё восьмое лето
И на его исходе я стал Ромео,
А Таня стала Джульетта.
Она подходила ко мне, улыбалась -
Она всегда улыбалась мне в это лето -
И шептала: "Счастье, Татья..."
И в ответ я то ли мычал,
То ли в небо пытался взлетать я -
Синее, как глаза Тани,
Рыжее, как её волосы.
У жизни бывают чёрные полосы
В одну из них ко мне подошёл мой
Лучший друг Гриша Апельянц:
- Брат, это хуцпа и мезальянс
Таня, мало того что дурёха,
Она ещё и старуха,
Её пятнадцать, а тебе восемь
исполнилось в это лето.
Может быть это любовь,
Но не к добру это.
Вот тебе из пластилина конфета,
Дай её Тане, а дальше всё будет путём,
Лёгкий абьюз и облом,
Скажешь ей прости, литрайот шолом...
Люблю я с тобой, дураком, поговорить -
Можешь не благодарить.
Таня ела эту чёртову конфету и улыбалась мне -
Она всегда улыбалась мне в это лето.
Она глотала мерзкий пластилин и улыбалась мне -
Она всегда улыбалась мне.
Из её глаз текли слёзы, но она улыбалась мне -
Она так улыбалась только мне,
Больше никому.
Много лет прошло с тех пор,
Я видел свет и тьму.
Больше тьму - так бывает у сов
И у тех, кто мало спит по ночам,
А если спит, то видит один и тот же сон,
В котором мальчик рядом с девочкой
На закате лета,
И во сне он кричит им:
- Возьми у него конфету, девочка моя,
И сьешь эту конфету.
Смелее, я уже рядом с тобой...
Спать, рождественский гусь,
отвернувшись к стене,
с темнотой на спине,
разжигая, как искорки бус,
свой хрусталик во сне.
Ни волхвов, ни осла,
ни звезды, ни пурги,
что младенца от смерти спасла,
расходясь, как круги
от удара весла.
Расходясь будто нимб
в шумной чаще лесной
к белым платьицам нимф,
и зимой, и весной
разрезать белизной
ленты вздувшихся лимф
за больничной стеной.
Спи, рождественский гусь.
Засыпай поскорей.
Сновидений не трусь
между двух батарей,
между яблок и слив
два крыла расстелив,
головой в сельдерей.
Это песня сверчка
в красном плинтусе тут,
словно пенье большого смычка,
ибо звуки растут,
как сверканье зрачка
сквозь большой институт.
"Спать, рождественский гусь,
потому что боюсь
клюва - возле стены
в облаках простыни,
рядом с плинтусом тут,
где рулады растут,
где я громко пою
эту песню мою".
Нимб пускает круги
наподобье пурги,
друг за другом вослед
за две тысячи лет,
достигая ума,
как двойная зима:
вроде зимних долин
край, где царь - инсулин.
Здесь, в палате шестой,
встав на страшный постой
в белом царстве спрятанных лиц,
ночь белеет ключом
пополам с главврачом
ужас тел от больниц,
облаков - от глазниц,
насекомых - от птиц.
январь 1964
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
