Тридцать жарких лет, тридцать грустных осеней,
Тридцать белых зим, тридцать шумных вёсен,
Я хочу забыть, не хочу печалиться
О конях лихих, что к обрыву мчаться.
Что мне песнь твоя об охоте злой-презлой,
О волках, что льют, ох, не волчью кровь рекой.
Ты как ветер был, только стал поветрием.
Молодёжь сейчас ничему не верит.
Я давно отвык от рычащей нежности –
Мне своя дышать не даёт надеждой.
Только каждый раз мне в июль не можется,
Эти тридцать лет что-то сердце гложет.
…Почему в годовщину твоей смерти, мне хочется писать нежно?
У всего есть предел: в том числе у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист - в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?
Оттого-то Урания старше Клио.
Днем, и при свете слепых коптилок,
видишь: она ничего не скрыла,
и, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
реки, где ловят рукой белугу,
либо - город, в чьей телефонной книге
ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то есть к юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше - плывут линкоры,
и простор голубеет, как белье с кружевами.
1982
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
