Хочется тепла и солнечных бликов в луже под балконом, свежести постиранной простыни и самолетиков клена на шиферной крыше веранды. Хочется пускать мыльные пузыри в пластмассовой чашечке с помощью разобранного фломастера и тайком добавленного шампуня. В каждой такой сфере миллионы радуг и, может, маленький мирок вечнозеленых коленок.
Я нашел для себя ответ на вопрос: « Куда уходит детство?»
Внутри мыльного пузыря, где пересекаются сотни радуг и так ослепительно светит летнее солнце каникул, живет детство. И вторая гипотеза - оно не уходит, оно прячется в нас самих, в глубине души, на маленьком краешке качели, с несколькими разноцветными стеклышками в кармане. Детство частенько поднимает голову и начинает шалить, улыбка появляется сама собой при виде воздушного шарика, салюта или радуги… Что есть радуга? Улыбка грустного оптимиста? А салют? Попытка людьми приручить радугу и вызывать ее по своему желанию?
Красный шарик за ниточку привязан к маленькому запястью. Пальчики слипаются от сладкой ваты, что поделать, раз помощь маминого платка была отвергнута? Непослушная челка лезет в глаза. Опять же, чья вина?.. Красное платьице с белым воротничком, длинные волосы цвета карамели, которые завиваются на концах. Это маленькая принцесса в прелестных туфельках, хрупкая и нежная, в глазах которой, нет-нет, и проскачет парочка бесенят. Девочка любила наблюдать за огнем, и была в восторге от поднимающихся фонтанами искорок, совсем не боялась дыма и обожала кушать поджаренный хлеб, который по внешним признакам мало чем отличается от угля. Девочка в красном платьице чинно идет за ручку с мамой, в другой – золотая ленточка к красному шарику, который так и норовит улететь. Они связаны – шарик с девочкой, девочка с шариком. Кажется, они дружны. Да-да-да, шарик кивает в ответ. Она заботится о нем, заслоняет от встречных людей, захлопывающихся дверей автобуса, слишком сильного ветра. Но не может уберечь от самой себя. За пару шагов от дома, мама с дочкой останавливаются у ларька, и девочка получает любимую жевательную резинку. Увлекшись рассматриванием цветного вкладыша и мелкого текста надписи, она не замечает, как бант на ее запястье становится все слабее, два полукруга бесконечности распускаются в одну прямую. Когда до золотой ленточки еще может дотянуться взрослый, она молчит, завороженная красотой свободного полета. Девочка поднимает голову и приставляет козырьком ладошку от слепящего солнца. Красный, желанный и такой блестящий, будучи привязанным к руке, шарик становится совсем другим, и она видит, что внутри его пустота. Ей с чайную ложечку грустно и легонько покалывает в уголках глаз. Мама, обратив внимание на замолчавшую дочку, замечает и парящий над крышами алый шар, и спешно покупает вторую жевательную резинку и, улыбаясь, протягивает девочке, всем своим видом говоря – пустяки, не из-за чего расстраиваться. Приняв угощение, девочка умалчивает о том, что ей грустно не от разлуки, а от того, что внутри шарика пустота.
Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.
4 января 1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
