Никто не знает, что происходит в действительности.
Мерфология управления
Закон Джонсона
На кладбище тесно - нищий угол, металлические, из прутка, оградки, крашеные поверх ржавчины серебрянкой. На кладбище сыплются лёгкие семена с жёлтых травин в человечий рост и с бурых деревьев - осень, зрелая осень. Где - заросла могилка, где - вычищена, где столик сел и расщепился, а где - и вовсе ничего нет, заборчик один, да обильный почерневший бурьян поверх всхолмления, кого-то забыли... а кто-то существует ещё в бытии своих потомков - самым краешком, но существует.
Наши мертвецы так же усталы и немстительны, как и живые, они не будут никого преследовать - новые похороны не по карману живущим, и это понимают наши мертвецы.
Уходишь по тесному проходцу и не оглядываешься, потому что там стоит мёртвая твоя бабушка и машет угловатой рукой, и смотрит вслед слепыми глазами. Надгробие её обтёрто тряпкой, могилка выметена, подкрашены бронзой буквы. До свидания, бабушка! И долго ещё дорожка идёт мимо тесных, как те же могилки, коллективных садов, что - при кладбище, с будками-домишками, хмурыми парниками и брошенными на зиму кучами дерьма, и по ней, по дорожке, провожают тебя мелкие ангелы - кладбищенские собаки, потрюхивают рядом и друг за дружкой, тряся штанами. Скорбные их морды вопросительно взглядывают: не бросишь ли чего? не перепадёт ли на халяву? Ну, а не бросишь - и так ладно. Сядут посреди дорожки - чесаться и ждать других, живых и незапасливых.
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают. Луч
светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
II
Покуда храбрая рука
Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
расчесывает облака,
в агавах взрывчатых и пальмах
производя переполох,
свершивший туалет без мыла
пророк, застигнутый врасплох
при сотворении кумира,
свой первый кофе пьет уже
на набережной в неглиже.
III
Потом он прыгает, крестясь,
в прибой, но в схватке рукопашной
он терпит крах. Обзаведясь
в киоске прессою вчерашней,
он размещается в одном
из алюминиевых кресел;
гниют баркасы кверху дном,
дымит на горизонте крейсер,
и сохнут водоросли на
затылке плоском валуна.
IV
Затем он покидает брег.
Он лезет в гору без усилий.
Он возвращается в ковчег
из олеандр и бугенвилей,
настолько сросшийся с горой,
что днище течь дает как будто,
когда сквозь заросли порой
внизу проглядывает бухта;
и стол стоит в ковчеге том,
давно покинутом скотом.
V
Перо. Чернильница. Жара.
И льнет линолеум к подошвам...
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
VI
Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это - временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берЈт -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ!
VII
Здесь виноградники с холма
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
VIII
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
октябрь 1969, Коктебель
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
