Когда наступало лето, жить становилось легче, потому что валенки не мешали сгибаться коленкам и ступням, калоши не висли на них гирьками, шерстяная шаль, туго обмотанная вокруг головы, перекрещенная на груди и завязанная за спиной, не стесняла движений. Не так мучительно хотелось спать по утрам, тёплый воздух, длинный день, солнышко и зелень - всё облегчало маленькую жизнь. Ах, если – бы при этом можно было проводить все дни дома, в уютной, до мелочей знакомой и всегда незнакомой комнате, или в уже нестрашном, но полном чудес дворе. Удивительно, что бывают дети, которым нравится ходить в детский сад.
Увы, летом нас, малышей, всех вместе, с чужими людьми, отправляли на дачу, совершенно не интересуясь нашими малышиными желаниями. Дача это тот же самый детский сад, только в пригороде, и там уже приходилось ночевать и долго, долго не видеть своих, и быть в полной власти разных и не всегда хороших, и не всегда добрых тёть, команды которых надо быстро и точно выполнять, что мы и делали, подобно маленьким солдатикам. „Снять панамки! Снять сандалии! Взять сачки! Ловить бабочек! Построиться парами! Надеть панамки! Надеть сандалии! В корпус, марш!“ Короче, тоска, скука и ожидание родителей. А персонал не любил родительские дни, потому что после них мы долго ещё капризничали, тоскуя по дому, и болели животами, объевшись конфетами и перезрелыми фруктами, которые скармливали нам предки, хотя это и было запрещено. К тому же, порой, дети жаловались родителям на что-нибудь, или родители сами обнаруживали, например, что у их драгоценного чада от небрежного подтирания попы, попа эта скоро отвалится, и начинались скандалы, жалобы в вышестоящие.. и т. п. и т. д. К счастью для персонала, у малышей короткая память, и зная это малышиное свойство, няньки и воспиталки за два, три дня перед приездом родителей становились, как по волшебству, прилежнее, а самое главное, добрее. К чему я это? Ах, да..
Самое лучшее для ребёнка в коллективе это ничем не отличаться от большинства, быть средним, почти незаметным. Тогда, будучи «удобным для обработки», ребёнок не вызывает никаких особых эмоций у персонала: ни позитивных, но, зато, и негативных тоже. Я тогда и была, в общем - то, таким ребёнком. Чуя инстинктивно, что похожесть на большинство спасает от многих неприятностей, я огорчалась тем, что ростом повыше других и волосы у меня слишком светлые, а ярко-оранжевое с павлиньими глазками платье, пошитое мамой, которым восхищалось всё семейство, длиннее, чем у других девочек, что голос мой независимо от моей воли во время пения хором звучит слишком громко, и тогда воспитательница смотрит на меня недовольно и подозрительно. Я ещё не понимала, что с моими, оттоптанными стадом слонов ушами, нельзя петь на людях. Но всё это были мелочи допустимые.
Ах, если бы мама знала, чем обернётся её желание отрастить мне косы - ей так нравились мои льняные (так она говорила), длинные косички. Все дети в нашей группе были пострижены и не нуждались в долгом причёсывании. Меня же воспитательница должна была каждое утро расплетать и заплетать, т.к. сама я этого делать ещё не умела. Сначала она делала это терпеливо, потом, с каждым разом, всё более раздражаясь, и, наконец, однажды, может быть, под горячую руку, прикрикнув: „Не вертись!“, сильно дёрнула волосы чуть выше и левее макушки. Я вздрогнула от неожиданности, но приняла это нормально, без обиды, действительно, ведь это мама была виновата, а не воспитательница, в том, что со мной нужно возиться больше, чем с другими. И с тех пор, с каждым разом, всё больнее становилось причёсывание, и, просыпаясь, я ожидала его уже с нетерпением (поскорее бы отделаться). Странно, я понимала, что нужно было один раз заплакать и мои мучения кончились бы, но неясное упрямство овладело мною, понять точно его причину не могу и теперь - я не плакала, я терпела. Не помню, как выглядела эта воспитательница, ни голоса её, ни одежды, ни имени, но ощущение рук её, но боль от них, но чувство, связавшее нас, не забыла до сих пор. Я не ошибаюсь, нет, она была не равнодушна ко мне, в какой-то момент я поняла, что ей приятно причинять мне боль, что непонятным образом она зависит от меня, и в этом есть тайна, связывающая нас, как заговорщиков, что она выделяет меня среди других, и если бы я вдруг как угодно напроказила, то она не наказала бы и не наябедничала родителям. Я только не могла придумать, что же такое натворить. Интересно, а она? - долго ли помнила она белобрысую малышку?
Не знаю, до чего бы дошло-доехало, только случилось так, что одну девочку из старшей группы покусала собака и её (Покусанную) поместили в медицинский изолятор. Слух докатился и до нас, малышей. Ускользнув из-под надзора, мы (не могу сейчас сказать точно, что я тогда понимала под словом «мы», но, знаю - совсем не то же самое, что сейчас) кинулись к изолятору. Там, потёршись возле старших детей, мы узнали подробности потрясающие: что собака, может быть, была бешеная, и потому девочке делают (40!? ) уколов в живот, что покусаны ноги, много было крови и, что она даже потеряла сознание и чуть было не умерла и к ней никого не пускают, потому что ей после шока нужен покой. Обсудив, что такое шок, мы решили, что так звали собаку, которая, сбежала и её ловят, и пока ещё не поймали. Вскоре старшие дети нас прогнали.
На «мёртвый» час мы отправились полные размышлений о случившемся и страха перед не пойманной ещё собакой по кличке Шок. Я не могла уснуть. Нянька вскоре ушла пить чай. И тут-то я, наконец, поняла, что пора настала.. Я встала, прокралась в раздевалку за платьем, оделась и, дрожа от страха быть замеченной, побежала в изолятор. Вся территория, и впрямь, точно вымерла. Я проскользнула в медкорпус, - никого, приоткрыла дверь палаты и уставилась, задыхаясь, в просвет. Девочка лежала на самой дальней, угловой кровати, на высоко поднятой подушке, заложив руки за голову. Две русые, толстые косы спадали на одеяло, оттеняя бледное смугловатое лицо с большими, тёмными глазами. Недавно перенесенные страх и боль истончили и без того нежные черты, уже не ребячьего, глупого, как у нас малышей, а задумчивого лица этой без „пяти минут“ школьницы. Царевна, спящая царевна! «..Крепко связаны ей локти, попадётся зверю в когти. Меньше будет ей терпеть, легче будет умереть..» (Белые, острые клыки рванули тонкую кожу, хлынула красная кровь, боль - сладкая, желанная, завидная боль.. а потом.. блаженный покой с прекрасным лицом с выражением страдания, переносимого без слёз, без жалоб, а в награду за кроткую красоту и безвинные мучения мчится королевич..) . О, как я завидовала ей, этой счастливице. Как же ей повезло! Ну почему ..? Почему я ещё такая маленькая и такая некрасивая, белая, и глаза у меня серые, и щёки красные, и косички эти проклятые, да и те воспиталка выдрала, гадина!
Медсестра оттащила меня от двери, держа за руку и тихо ругая, отвела в корпус, вручила няньке. Нянька, тоже шёпотом ругаясь, уложила в кровать. Подрожав немного, я согрелась и уснула. А когда проснулась, вспомнила: привиделось, будто Шок вонзил острые зубы мне в живот и улыбается, а мне совсем не больно, и я погладила его тёплую, пушистую спину, он разжал зубы, и следа не осталось на животе, а я сказала кому-то : „Сами вы бешеные!“. Следующим утром, когда воспитательница начала расплетать мне косы, и я почувствовала привычную уже – сильную - боль (интересно, что она дёргала всегда в одном и том же месте, чуть левее и выше макушки), я отвела её руки, развернулась к ней лицом и, опустив голову, тихо, но очень твёрдо сказала: „ Я буду сама.“ Она тоже очень спокойно и как-то ласково ответила: “Ну, что ж, попробуй. Давно пора“. Через несколько дней кончилась смена и приехала мама. Увидев меня, спросила: „И давно ты сама заплетаешься?“ Я ответила: „Не.. воспитательница разрешила.. попробовать.“ Еще долго потом у меня болела кожа на голове, чуть выше и левее макушки, чуть ли ни несколько лет. Может поэтому я и запомнила эту странную историю.
Други, вы слышите ль крик оглушительный:
«Сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли
Вымыслы ваши в наш век положительный?
Много ли вас остаётся, мечтатели?
Сдайтеся натиску нового времени,
Мир отрезвился, прошли увлечения —
Где ж устоять вам, отжившему племени,
Против течения?»
2
Други, не верьте! Всё та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная,
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звёзды небесные!
Правда всё та же! Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Дружно гребите, во имя прекрасного,
Против течения!
3
Вспомните: в дни Византии расслабленной,
В приступах ярых на Божьи обители,
Дерзко ругаясь святыне награбленной,
Так же кричали икон истребители:
«Кто воспротивится нашему множеству?
Мир обновили мы силой мышления —
Где ж побеждённому спорить художеству
Против течения?»
4
В оные ж дни, после казни Спасителя,
В дни, как апостолы шли вдохновенные,
Шли проповедовать слово Учителя,
Книжники так говорили надменные:
«Распят мятежник! Нет проку в осмеянном,
Всем ненавистном, безумном учении!
Им ли убогим идти галилеянам
Против течения!»
5
Други, гребите! Напрасно хулители
Мнят оскорбить нас своею гордынею —
На берег вскоре мы, волн победители,
Выйдем торжественно с нашей святынею!
Верх над конечным возьмёт бесконечное,
Верою в наше святое значение
Мы же возбудим течение встречное
Против течения!
1867
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
