Тётя Таня (очерк)
Светлой памяти Чесноковой Т. Н.
Живёт в нашем городе интересный, хотя уже довольно пожилой человек. Татьяне Никандровне – девяносто два года, но даже старушкой называть её как-то неловко. В свои годы она читает почти все газеты, интересуется политикой, не без аристократизма, умеет принять гостей, которых у неё всегда полна горница. Она не потеряла ни интереса к жизни, ни надежды на завтрашний день, хотя здоровье уже подводит. Но глаза… глаза сохранили волю, неувядающую и по сей день. В чём же секрет этого долголетия воли? Может быть, корни , что дают о себе знать даже в столь преклонном возрасте. Причём, она и сейчас смеётся, как гимназистка, и никакая фонетика не сможет передать этот живой серебристый смех. Живёт она у родственницы. Муж – умер. Сын – погиб. Казалось бы, довольно уже этих двух зол, чтобы сломить человека, смешать с землёй, превратить в прах. Нет, не тут-то было, - интересуется жизнью других, читает, печалится, смеётся и гнётся, а не ломится…
Отец её был известным в городе купцом. На Мызе, в Нижнем Новгороде, в девятнадцатом столетии располагалась небольшая деревушка, откуда и пришёл он в четырнадцать лет искать счастья в городе. Начал с того, что открывал дверь для посетителей «Чайной» . Но со временем дорос и до собственного дела. Заняв денег у старшего брата, построил магазин, который сломали уже в наше время. Продавали всякую мелочь, но за покупателя боролись всеми доступными средствами. Если чего-то в магазине не было, то посылали мальчика в соседний магазин, а покупатель в это время пил чай и беседовал с отцом, который, кстати, считал, что у каждого из сыновей должен быть собственный дом, а всё остальное приложится.
Детей в семье было четверо, а тётя Таня была единственной дочерью. Все они получили приличное образование. Достаточно сказать, что старший сын – Борис Никандрович – был доверенным лицом Башкирова (известного в Нижнем Новгороде банкира) . Почти все дети занимались живописью, а Борис Никандрович был художником-любителем до самой смерти. Тётя Таня окончила гимназию, но тогда и это образование позволяло поступить в университет. И если бы не революция 1917 года, то так бы тому и быть, но…
Революция внесла неразбериху, панику, страх и перепутала все «карты». Тех, у кого было собственное дело, называли «лишенцами», «торгашами». Из дома семью выселили, и они жили у знакомых, даже ютились в подвале. Жить было не на что, и приходилось продавать оставшиеся вещи, а потом они сбывали такой же «товар» соседей, что, впрочем, не запрещалось. На работу устроиться не было возможности, и в 1924 году семья уезжает на Украину, где жилось немного легче. Там отец тёти Тани, а мой прадед, сразу же открывает мыловарню, причём, без гроша в кармане и практически на пустом месте. Тётя Таня иногда вспоминает, как он выпекал русский хлеб ( в металлических формах) , по которому очень скучал и всё-таки нашёл место и средства для осуществления своих пожеланий. На Украине они прожили несколько лет, а потом вернулись в Нижний, где, как говорили, стало спокойнее.
Но на работу по-прежнему устроиться было невозможно. Не помогало даже то, что один из братьев служил в Красной армии ( к тому времени умер от тифа в Симбирске, а документы были утеряны) .
Татьяна Никандровна была согласна трудиться, где угодно, но ей сообщили, что она – дочь « лишенцев» и о работе может не мечтать. Вот и пришлось ей уехать на фабрику, которая находилась за Семёновым в глухих керженских лесах. А добиралась на подводе, в пальтишке на « рыбьем меху». Зарабатывала немного, но и родителей не забывала, - помогала, чем могла. Сменила множество профессий. Но время шло, родителей не стало; годы брали своё. Вышла замуж, пережила войну, родила сына ( потеряла сына) , работала, не покладая рук. Так и дожила до глубокой старости, не потеряв при этом ни интереса ко всему новому, ни свежести восприятия, ни воли, унаследованной от отца. Сейчас живёт на небольшую пенсию, но никогда не услышишь от неё даже намёка на жалобу. Откуда только силы берутся у этой невероятной женщины? Откуда?.. Не понимаю…
Декабрь 1996 г.
Небо.
Горы.
Небо.
Горы.
Необъятные просторы с недоступной высоты. Пашни в шахматном порядке, три зеленые палатки, две случайные черты. От колодца до колодца желтая дорога вьется, к ней приблизиться придется - вот деревья и кусты. Свист негромкий беззаботный, наш герой, не видный нам, движется бесповоротно. Кадры, в такт его шагам, шарят взглядом флегматичным по окрестностям, типичным в нашей средней полосе. Тут осина, там рябина, вот и клен во всей красе.
Зелень утешает зренье. Монотонное движенье даже лучше, чем покой, успокаивает память. Время мерится шагами. Чайки вьются над рекой. И в зеленой этой гамме...
- Стой.
Он стоит, а оператор, отделяясь от него, методично сводит в кадр вид героя своего. Незавидная картина: неопрятная щетина, второсортный маскхалат, выше меры запыленный. Взгляд излишне просветленный, неприятный чем-то взгляд.
Зритель видит дезертира, беглеца войны и мира, видит словно сквозь прицел. Впрочем, он покуда цел. И глухое стрекотанье аппарата за спиной - это словно обещанье, жизнь авансом в час длиной. Оттого он смотрит чисто, хоть не видит никого, что рукою сценариста сам Господь хранит его. Ну, обыщут, съездят в рожу, ну, поставят к стенке - все же, поразмыслив, не убьют. Он пойдет, точней, поедет к окончательной победе...
Впрочем, здесь не Голливуд. Рассуждением нехитрым нас с тобой не проведут.
Рожа.
Титры.
Рожа.
Титры.
Тучи по небу плывут.
2.
Наш герой допущен в банду на урезанных правах. Банда возит контрабанду - это знаем на словах. Кто не брезгует разбоем, отчисляет в общий фонд треть добычи. Двое-трое путешествуют на фронт, разживаясь там оружьем, камуфляжем и едой. Чужд вражде и двоедушью мир общины молодой.
Каждый здесь в огне пожарищ многократно выживал потому лишь, что товарищ его спину прикрывал. В темноте и слепоте мы будем долго прозябать... Есть у нас, однако, темы, что неловко развивать.
Мы ушли от киноряда - что ж, тут будет череда экспозиций то ли ада, то ли страшного суда. В ракурсе, однако, странном пусть их ловит объектив, параллельно за экраном легкий пусть звучит мотив.
Как вода течет по тверди, так и жизнь течет по смерти, и поток, не видный глазу, восстанавливает мир. Пусть непрочны стены храма, тут идет другая драма, то, что Гамлет видит сразу, ищет сослепу Шекспир.
Вечер.
Звезды.
Синий полог.
Пусть не Кубрик и не Поллак, а отечественный мастер снимет синий небосклон, чтоб дышал озоном он. Чтоб душа рвалась на части от беспочвенного счастья, чтоб кололи звезды глаз.
Наш герой не в первый раз в тень древесную отходит, там стоит и смотрит вдаль. Ностальгия, грусть, печаль - или что-то в том же роде.
Он стоит и смотрит. Боль отступает понемногу. Память больше не свербит. Оператор внемлет Богу. Ангел по небу летит. Смотрим - то ль на небо, то ль на кремнистую дорогу.
Тут подходит атаман, сто рублей ему в карман.
3.
- Табачку?
- Курить я бросил.
- Что так?
- Смысла в этом нет.
- Ну смотри. Наступит осень, наведет тут марафет. И одно у нас спасенье...
- Непрерывное куренье?
- Ты, я вижу, нигилист. А представь - стоишь в дозоре. Вой пурги и ветра свист. Вахта до зари, а зори тут, как звезды, далеки. Коченеют две руки, две ноги, лицо, два уха... Словом, можешь сосчитать. И становится так глухо на душе, твою, блин, мать! Тут, хоть пальцы плохо гнутся, хоть морзянкой зубы бьются, достаешь из закутка...
- Понимаю.
- Нет. Пока не попробуешь, не сможешь ты понять. Я испытал под огнем тебя. Ну что же, смелость - тоже капитал. Но не смелостью единой жив пожизненный солдат. Похлебай болотной тины, остуди на льдине зад. Простатиты, геморрои не выводят нас из строя. Нам и глист почти что брат.
- А в итоге?
- Что в итоге? Час пробьет - протянешь ноги. А какой еще итог? Как сказал однажды Блок, вечный бой. Покой нам только... да не снится он давно. Балерине снится полька, а сантехнику - говно. Если обратишь вниманье, то один, блин, то другой затрясет сквозь сон ногой, и сплошное бормотанье, то рычанье, то рыданье. Вот он, братец, вечный бой.
- Страшно.
- Страшно? Бог с тобой. Среди пламени и праха я искал в душе своей теплую крупицу страха, как письмо из-за морей. Означал бы миг испуга, что жива еще стезя...
- Дай мне закурить. Мне...
- Туго? То-то, друг. В бою без друга ну, практически, нельзя. Завтра сходим к федералам, а в четверг - к боевикам. В среду выходной. Авралы надоели старикам. Всех патронов не награбишь...
- И в себя не заберешь.
- Ловко шутишь ты, товарищ, тем, наверно, и хорош. Славно мы поговорили, а теперь пора поспать. Я пошел, а ты?
- В могиле буду вволю отдыхать.
- Снова шутишь?
- Нет, пожалуй.
- Если нет, тогда не балуй и об этом помолчи. Тут повалишься со стула - там получишь три отгула, а потом небесный чин даст тебе посмертный номер, так что жив ты или помер...
- И не выйдет соскочить?
- Там не выйдет, тут - попробуй. В добрый час. Но не особо полагайся на пейзаж. При дворе и на заставе - то оставят, то подставят; тут продашь - и там продашь.
- Я-то не продам.
- Я знаю. Нет таланта к торговству. Погляди, луна какая! видно камни и траву. Той тропинкой близко очень до Кривого арыка. В добрый час.
- Спокойной ночи. Может, встретимся.
- Пока.
4.
Ночи и дни коротки - как же возможно такое? Там, над шуршащей рекою, тают во мгле огоньки. Доски парома скрипят, слышится тихая ругань, звезды по Млечному кругу в медленном небе летят. Шлепает где-то весло, пахнет тревогой и тиной, мне уже надо идти, но, кажется, слишком светло.
Контуром черным камыш тщательно слишком очерчен, черным холстом небосвод сдвинут умеренно вдаль, жаворонок в трех шагах как-то нелепо доверчив, в теплой и мягкой воде вдруг отражается сталь.
Я отступаю на шаг в тень обессиленной ивы, только в глубокой тени мне удается дышать. Я укрываюсь в стволе, чтоб ни за что не смогли вы тело мое опознать, душу мою удержать.
Ибо становится мне тесной небес полусфера, звуки шагов Агасфера слышу в любой стороне. Время горит, как смола, и опадают свободно многия наши заботы, многия ваши дела.
Так повзрослевший отец в доме отца молодого видит бутылочек ряд, видит пеленок стопу. Жив еще каждый из нас. В звуках рождается слово. Что ж ты уходишь во мглу, прядь разминая на лбу?
В лифте, в стоячем гробу, пробуя опыт паденья, ты в зеркалах без зеркал равен себе на мгновенье. Но открывается дверь и загорается день, и растворяешься ты в спинах идущих людей...
5.
Он приедет туда, где прохладные улицы, где костел не сутулится, где в чешуйках вода. Где струится фонтан, опадая овалами, тает вспышками алыми против солнца каштан.
Здесь в небрежных кафе гонят кофе по-черному, здесь Сезанн и Моне дышат в каждом мазке, здесь излом кирпича веет зеленью сорною, крыши, шляпы, зонты отступают к реке.
Разгорается день. Запускается двигатель, и автобус цветной, необъятный, как мир, ловит солнце в стекло, держит фары навыкате, исчезая в пейзаже, в какой-то из дыр.
И не надо твердить, что сбежать невозможно от себя, ибо нету другого пути, как вводить и вводить - внутривенно, подкожно этот птичий базар, этот рай травести.
Так давай, уступи мне за детскую цену этот чудный станок для утюжки шнурков, этот миксер, ничто превращающий в пену, этот таймер с заводом на пару веков.
Отвлеки только взгляд от невнятной полоски между небом и гаснущим краем реки. Серпантин, а не серп, и не звезды, а блёстки пусть нащупает взгляд. Ты его отвлеки -
отвлеки, потому что татары и Рюрик, Киреевский, Фонвизин, Сперанский, стрельцы, ядовитые охра и кадмий и сурик, блядовитые дети и те же отцы, Аввакум с распальцовкой и Никон с братвою, царь с кошачьей башкой, граф с точеной косой, три разбитых бутылки с водою живою, тупорылый медведь с хитрожопой лисой, Дима Быков, Тимур - а иначе не выйдет, потому что, браток, по-другому нельзя, селезенка не знает, а печень не видит, потому что генсеки, татары, князья, пусть я так не хочу, а иначе не слышно.
Пусть иначе не слышно - я так не хочу. Что с того, что хомут упирается в дышло? Я не дышлом дышу. Я ученых учу.
Потому что закат и Георгий Иванов. И осталось одно - плюнуть в Сену с моста. Ты плыви, мой плевок, мимо башенных кранов, в океанские воды, в иные места...
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
