Усмехаясь очевидному, предложить собеседнику ещё один повод для игры: Улисс. Вы помните голливудскую преснятину на эту тему? Да? И рассказ, который написан Битовым уже здесь: «...Пенелопа... Сирены, конечно, звучат как электрогитары...» Ну, конечно, помните! Голливуд не ставил великих задач перед артистами - в промышленности не бывает великого и малого, в ней бывает только необходимое и лишнее.
Как же не пренебречь Голливудом, когда на самом деле в душе роятся незримые образы! Да им-то не дано! Да ведь и в самом деле - как на ладони всё. Ну, зачем озвучивать сирен, когда нужно залить воском уши последнего гребца и мир погрузится в тишину - только хрипы в гортани его, последнего, и толчки пульса, глухие, в войлок. В этой-то тишине и привязывают к мачте озабоченного и тревожно ухмыляющегося атамана, притягивают полуголое тело его грубым мясом канатов к неровно струганной мачте, не слыша ничего, не откликаясь на беззвучные его восклицания и крики, иногда лишь вскидываясь и пытаясь понять, что ему ещё нужно... и вглядываясь недоумённо в его губы... Тишина и сумерки, и качающийся под срез моря борт. Но уже гребцы чуют неладное и круче сгибают спины, и рулевой уже валится на чудовищное своё бревно, и парус впопыхах притянут сгорбленными бородачами... Хлестать и бить начинает шторм - и первые попытки освободиться от канатов, первые толчки сатанеющего тела у мачты, привлекут к себе на мгновение ожесточённые взоры плывущих сквозь бурю: Улисс беззвучно кричит, шея его вытянута сколь возможно и перехвачена жилами, а лица нет. Кто и куда зовёт его не ведомо, и никогда не будет ведомо - он плывёт в тишине. Он кричит, извивается и рвётся из канатов в этой тишине, и буря заливает и моет ему лицо, и захлёстывает волосы ему на глаза. Но слышен только хрип дыхания того, кому последнему залепили уши воском: гха-кхуп... гха-кхуп... В адском ритме работают спины, палубу заметают валы и согнутые тела цепляются за канаты, и трое валят на корме руль, разинув в крике рты. И кричит что-то Улисс, привязанный к мачте - в полной тишине... Вдох-выдох... вдох-выдох...
Зачем ему пустота эта? Никто более не узнает того, что услышал он, да и слышал ли? Докажи теперь! Только глаза вытягивает в ниточку волна, где маленькая медуза прячется и пытается быть то монгольфьером, то зрачком водяного божка - качает её, тихонько баюкает... Стоило ли? Долго ли тянуть последний тот звук, тоскливый?.. Да пытаться удержать умирающую музыку?.. Освобождение всё равно будет. Когда-нибудь охлаждённый ум определит красоту мира, как оболочку совершенного кишечника, когда-нибудь на вопрос: кто был прав? ответ не воспоследует. Да, здесь искали истину в словах, там - в жизни, да! Но истины-то нет, потому, что время не закончится, даже, когда закончится всё, а, стало быть, и ответа не будет. Правы будут законы физики...
И остров перестанет быть пространством. Это будет берег издробленный галькой и запачканный гнилыми водорослями в слизи выброшенных медуз, а в складках зелени, странно искажающих черты совершенно знакомой кухоньки, где облупленный у ручки чайник совмещён с мощным выгибом враждебного дерева, а в чудовищной листве зловонных папоротников обвисли электрошнуры за чёрною спиной холодильника... А в несметности жизни, что выросла на двадцатилетнем молчании, пройдёт осунувшееся личико Цирцеи - и растворится, как не было. Когда-нибудь я найду на берегу лодку уставленную амфорами среди снопов съедобного тростника и лягу в неё, и буду глядеть в полуденный зенит, забывая свои путешествия. Главное - не взглянуть назад, не увидеть тех, кто выйдет на берег проводить меня. Я боюсь, что увижу каменные, истончённые и морщинистые фигурки сирен с глубокими ямками ртов, я боюсь, что увижу множество мучительно искривлённых изваяний, которые оживут, если верить старинным повестям. Там нет никого, нельзя оглядываться, возврата нет, прощайте!
Други, вы слышите ль крик оглушительный:
«Сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли
Вымыслы ваши в наш век положительный?
Много ли вас остаётся, мечтатели?
Сдайтеся натиску нового времени,
Мир отрезвился, прошли увлечения —
Где ж устоять вам, отжившему племени,
Против течения?»
2
Други, не верьте! Всё та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная,
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звёзды небесные!
Правда всё та же! Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Дружно гребите, во имя прекрасного,
Против течения!
3
Вспомните: в дни Византии расслабленной,
В приступах ярых на Божьи обители,
Дерзко ругаясь святыне награбленной,
Так же кричали икон истребители:
«Кто воспротивится нашему множеству?
Мир обновили мы силой мышления —
Где ж побеждённому спорить художеству
Против течения?»
4
В оные ж дни, после казни Спасителя,
В дни, как апостолы шли вдохновенные,
Шли проповедовать слово Учителя,
Книжники так говорили надменные:
«Распят мятежник! Нет проку в осмеянном,
Всем ненавистном, безумном учении!
Им ли убогим идти галилеянам
Против течения!»
5
Други, гребите! Напрасно хулители
Мнят оскорбить нас своею гордынею —
На берег вскоре мы, волн победители,
Выйдем торжественно с нашей святынею!
Верх над конечным возьмёт бесконечное,
Верою в наше святое значение
Мы же возбудим течение встречное
Против течения!
1867
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
