Иван Семенович Сидоров, простой служащий, заболел. Такое с каждым может случиться. Хватанул после жаркого дня холодного пивка и простыл. Теперь он находился на больничном и сидел дома. Сегодня дела явно пошли на поправку, а потому Иван Семенович наслаждался бездельем в полной мере: смотрел телевизор, а в перерывах на рекламу читал детектив.
Внезапно в дверь позвонили. Сидоров с большой неохотой оторвался от книги (он пытался успеть прочесть как можно больше с каждой последующей рекламной паузой), нашарил ногами шлепанцы, встал из кресла и пошел открывать.
- Иван Семенович Сидоров? - Незнакомый гражданин, казалось, утверждал, а не спрашивал.
- Да, это я, - ответил Иван Семенович.
- Очень хорошо, - пришедший достал какой-то потрепанный блокнот и сделал в нем какую-то пометку. - Что ж, Иван Семенович, сегодня Ваша очередь.
- Очередь куда? - Удивился Иван Семенович.
- Не "куда", а на что. Точность - это основа основ. Очередь спасать мир, разумеется.
- Вы шутите, да? - Улыбнулся Иван Семенович.
- Какие могут быть шутки! Вы бы стали шутить такими вещами, как спасение мира? Вы позволите пройти? - Незнакомец попытался войти.
- Вы бы хоть представились... - озадаченно пробормотал Сидоров.
- Представиться я всегда успею. - Мудро заметил гражданин.
- Я в смысле имени... - уточнил Иван Семенович.
- Мое имя Вам, уважаемый Иван Семенович, ничего не даст. Но, для простоты общения, скажем, эээ... Многомиль. Многомиль Семиверстович. - Назвал себя незнакомец и шагнул в квартиру.
Ивану Семеновичу пришлось посторониться. Многомиль Семиверстович огляделся и почему-то сразу и безошибочно направился на кухню. Там он расположился за столом со своим блокнотом, как раз напротив входа, и сделал приглашающий жест рукой:
- Проходите, садитесь. А чай-то у Вас с лимоном. - Поднял чашку с остывшим чаем и смачно отхлебнул. - Сахару сколько?
- Две... - ошеломленно ответил Сидоров.
- Садитесь, садитесь, - Многомиль указал рукой на табурет, взял ложечку и добавил в чашку еще сахару. - Правда, как известно, не в ногах. Мы должны обсудить детали.
- Да не могу я спасать мир, - пробормотал Иван Семенович. - Я... я - на больничном!
- Бросьте, Иван Семенович, - махнул рукой обладатель странного имени. - Вы себя вполне прекрасно чувствуете.
- У меня жена сейчас с работы придет, мне фильм надо досмотреть, мне книгу дочитать, - зачастил Сидоров.
- Не лукавьте! Ваша Марья Петровна будет дома не раньше шести вечера. Вы вполне успеете управиться. Фильм закончится свадьбой, а в детективе - убийцей является почтальон. - Отбил все доводы Многомиль Семиверстович и поставил пустую чашку на стол. Сделал он это основательно, будто ставя заключительную точку, выловил дольку лимона и сжевал, не морщась.
Иван Семенович открыл холодильник и достал из него упаковку творога.
- А! "Пусть весь мир подождет!" - кивнул собеседник. - Ах, Иван Семенович, Иван Семенович... Ничего не выйдет. Мелковата уловка-то для спасителя мира. Садитесь, я введу Вас в курс дела. Значит, в помощь Вам мы призвали одну красотку из Занзибара. Как Вы понимаете, ни одна миссия по спасению мира не обходится без роковой красотки. Не нами это заведено, не нам это отменять. Мы будем скрупулезно придерживаться канонов. Она Вас, скорее всего, предаст, но это не важно. А! Вот и она. Пойдите, откройте дверь.
Красотка и, правда, оказалась ничего так, занзибаристая. Ее даже почти не портило большое золотое кольцо в носу.
- Занусси, - представилась она. - Господи, ну почему я, а? Мне сейчас совершенно некогда - в этом году бананы начали созревать как... я не знаю что.
- Милейшая Занусси, очень велики шансы, что Ваши бананы не понадобятся. - Сухо сказал Многомиль Семиверстович.
- Это еще почему? - Недовольно звякнула кольцом Занусси.
- Мир гибнет: есть их будет некому. Но, к делу!
- Послушайте, Многомиль, кто Вы вообще такой? И кто решил, что мир должны спасать именно мы?
- Да! Объясните нам, наконец, в чем дело! Ведь есть же, так сказать, профессионалы, Джеймсы там Бонды всякие.
- Так уж и всякие, - сказал Многомиль Семиверстович и приосанился.
- Ах! - воскликнула Занусси, всплеснув руками. - А я Вас сразу и не признала! Так Вы тот самый Джеймс Бонд?
- Нет. Я - не он. Многомиль. Многомиль Семиверстович.
- О, как это жалко, - печально звякнула кольцом Заннусси.
Пауза несколько затянулась и, вдруг, Занусси и Сидоров, не сговариваясь, воскликнули дуплетом:
- Но почему я?!
- А потому, любезнейшие мои, что демократия крепчает и во избежание недоразумений и эксцессов решено спасать мир согласно жребию. А то, знаете ли, были уже прецеденты. А вот, кстати, и маньяк. Пойдите, откройте, кто-нибудь ему дверь. - В дверь, и правда, робко позвонили.
В квартиру, недоуменно озираясь по сторонам, вошел мужчина в тапках на босу ногу, пижамных штанах и белой майке. В руке он держал газету.
- Ну, вот, наконец-то, друзья мои, мы все в сборе, - констатировал Многомиль Семиверстович. - Пора спасать мир. Маньяк, Ваше слово!
- Какое слово? Последнее? - пролепетал маньяк.
- Предъявите нам Ваши требования! - Строго сказал Многомиль, глянул на часы и поморщился.
- Оставьте меня в покое, - сказал мужчина. - Вы меня с кем-то путаете!
- Никакой путаницы нет, - сурово оборвал его Многомиль Семиверстович. - Жребий быть маньяком пал на Вас. Демократия, понимать должны!
- Бедный, - сочувственно сказала Занусси, приподняла кольцо и поцеловала маньяка в лоб.
- Вот, видите, Иван Семенович, как и положено, она Вас предала.
Иван Семенович проснулся от собственного смеха и обнаружил себя сидящим в кресле перед телевизором. В дверь позвонили. Сидоров встал и открыл. Это пришла с работы его супруга, Марья Петровна.
- Ой, Маш, какой мне сейчас сон приснился! - воскликнул Иван Семенович и осекся: Мария Петровна молчала и смотрела куда-то вниз. Сидоров проследил за ее взглядом и увидел большое золотое кольцо, блестевшее на ковре в лучах заходящего солнца.
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями тёплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдали было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звёзд.
А рядом, неведомая перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой
Соломы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новой звездой.
Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочёта
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого,
шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали
всё пришедшее после.
Все мысли веков,
все мечты, все миры,
Всё будущее галерей и музеев,
Все шалости фей,
все дела чародеев,
Все ёлки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек,
все цепи,
Всё великолепье цветной мишуры...
...Всё злей и свирепей
дул ветер из степи...
...Все яблоки, все золотые шары.
Часть пруда скрывали
верхушки ольхи,
Но часть было видно отлично отсюда
Сквозь гнёзда грачей
и деревьев верхи.
Как шли вдоль запруды
ослы и верблюды,
Могли хорошо разглядеть пастухи.
От шарканья по снегу
сделалось жарко.
По яркой поляне листами слюды
Вели за хибарку босые следы.
На эти следы, как на пламя огарка,
Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку,
И кто-то с навьюженной
снежной гряды
Всё время незримо
входил в их ряды.
Собаки брели, озираясь с опаской,
И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге,
чрез эту же местность
Шло несколько ангелов
в гуще толпы.
Незримыми делала их бестелесность
Но шаг оставлял отпечаток стопы.
У камня толпилась орава народу.
Светало. Означились кедров стволы.
– А кто вы такие? – спросила Мария.
– Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести вам обоим хвалы.
– Всем вместе нельзя.
Подождите у входа.
Средь серой, как пепел,
предутренней мглы
Топтались погонщики и овцеводы,
Ругались со всадниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Ревели верблюды, лягались ослы.
Светало. Рассвет,
как пылинки золы,
Последние звёзды
сметал с небосвода.
И только волхвов
из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий,
в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени,
словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потёмках,
немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на деву,
Как гостья,
смотрела звезда Рождества.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
