Дедок с неводом плетется. Не долго ходил. Кто бы сомневался. Не послушался меня. Доброта его хуже воровства. А руки у него - крюки. Потому и живут со старухой в ветхой землянке. Мужчина называется! Корыто починить не может. Сейчас начнет желания выпрашивать. Это еще обмозговать надо: стоит ли мне их выполнять, заслужили ли они с бабкой мимолетной радости.
Вот горемыка, старче. Дожил до снежной головы, до артроза, радикулит заработал, а что сделал, какой след после себя оставил?
Детей не вырастил? Не вырастил. Да и не старательный был.
Хотя, постойте, вчерашний рыжий хлопец, что у меня для туристической поездки за тридевять земель ковер-самолет выпросил - вылитый ведь дедок. Значит, молва не врет про полигамность человеческих самцов, ничем они не отличаются от других живностей. Так, раз бабка об этом грешке не знает, пусть спит спокойно. Сынок без деда вырос. Заслуг в воспитании его нет. Не зачтем.
Деревья не выращивал, только рубил, одних ёлок на Новый год – 59 штук, у меня бухгалтерия не врет. Хоть бы кустик какой вшивый взамен посадил. Тоже "незачет".
А уж про дом и говорить нечего. Землянка - что нора у крота. Торг с «зачетом» даже неуместен.
Сам виноват, дедуля. Сам. И никто другой. Сколько их семейку помню: бабка в поле да по дому от зари до зари трудится, а старче с утра с балалайкой у входа землянки притулится, да бренчит до самого вечера. Или к морю-окияну выйдет с неводом своим дырявым, закинет его, и сидит, уставившись в горизонт - никак, погоды ждет. Мечтатель! А, еще удивляется: откуда это обида за бесцельно прожитые годы появилась (кстати, любимая крылатая фраза, которую у меня потом сопрет один деятель).
Уж я старалась, уж помочь пыталась дедуле, а все бестолку. Сколько раз драгоценности в его невод закидывала, а этот недоумок сразу в царскую казну бежал – находку сдавать. Причем, безвозмездно. Герой. Мог бы шубу с царского плеча требовать. Царь-то у них тоже добрый, в рекламных целях точно бы не отказал.
А рыбы! Рыбы сколько ему пригоняла. Косяками. Так нет - вытащит улов, трех рыбешек (ровнехонько на один ужин) в котомку свою кинет, а остальных отпускает обратно в синее море. Ни смекалки у деда, ни сноровки, ни хватки. А все – от недостатка ума да от лени. Сколько денег мог бы заработать на продаже сестриц моих. Эээх… Добрый… такой добрый, что тошнит от него порой. Вот и правильно, что его "дурачиной-простофилей" обозвали.
Итого, три незачета у старче. Ровно по количеству выполняемых желаний.
И что мне с ним делать прикажете?
Вон, стоит: бледнеет, краснеет, остатки воли собирает, костяшки на кулаках белее мела. Гордый, однако. Сейчас кликать меня начнет, на судьбу жаловаться, унижаться, утварь новую выпрашивать.
А я наперед знаю, что будет. Вернее не будет. Да и не надо ему самому, а старуха перебьется.
Да и выходной у меня сегодня.
К тому же, погода портится: не спокойно что-то сегодня синее море, черная буря надвигается, волны слишком сердитые – вздулись, так и ходят, так воем и воют.
Завтра лучше к кудрявенькому наведаюсь – давно ему обещала новую сказку рассказать.
«Ничего не сказала рыбка,
Лишь хвостом по воде плеснула
И ушла в глубокое море.
Долго у моря ждал он ответа,
Не дождался, к старухе воротился -
Глядь: опять перед ним землянка;
На пороге сидит его старуха,
А пред нею разбитое корыто»
(А.С.Пушкин)
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.