«Мы на всём оставляем отпечаток своей личности - сильный информационно-энергетический след - утверждает доктор биологических наук П.П. Гаряев, - Такими следами пронизано буквально всё вокруг нас - сама атмосфера, предметы, вода и воздух. И следами не только живых людей, но и тех, что ушли»
Но если уж любая вещь обладает свойством памяти, то вряд ли зеркало является исключением. Особенно зеркала с амальгамой из серебра - исключительно информационно емкого металла. Нельзя исключать и того, что при определенных условиях информация, когда-то запомненная зеркалом, может им излучаться. А значит, и воздействовать на человека.
В самые апокалиптически-застойные, махрово-атеистические времена даже в Колонном зале московского Дома Союзов при чествовании очередного усопшего кремлевского старца завешивались все зеркала. Боялись, душа покойника уйдет не куда положено, - а в зазеркалье. Да еще утащит кого с собой, а после и вовсе станет тревожить, напоминать о себе, совесть изображать, духов тьмы накличет.
Медиумы полагают, что хранилище времени - старое зеркало передает позитив и негатив поколений. Поэтому, например, нельзя вешать его напротив своей кровати. Душа во сне выползает на лицо. Высвобождаются негативные эмоции, и зеркало около кровати будет отражать их обратно. По этой же причине зеркалу нельзя корчить рожи, и нужно больше улыбаться.
С удивлением я недавно узнал, что в детстве и отрочестве довольно долго обитал среди редчайшей мебели. Старинное зеркало-трюмо, ажурная этажерка, добротный купеческий шкаф, закованный в железо комод, красивейший резной буфет и изрядно потрепанный, местами продавленный диван с валиками и зеркалами на спинке. Не менее поразительно – вся эта мебель раньше стояла в немецком штабе в Виннице. Штаб находился в маленьком доме справа от входа в городской парк. Домик снова занят под очередной штаб. Дед с бабушкой жили там после войны, и когда, в связи с дедовским очередным назначением, переехали в Могилев – Подольский, захватили с собой обстановку.
Как представлю себе сейчас, что мы обедали, принимали гостей, давили виноград и шинковали капусту, а однажды гуляли всем классом на массивном четырехтумбовом, с толстенной столешницей, резными завитушками-меандрами и десятком ящичков, столе, на котором когда-то лежали немецкие карты, гитлеровские директивы и, не исключено, документация и планы ставки «Вервольф», эх..!
Огромное, уносящееся под потолок, озероподобное, траченое рыжими оспинами ряски, зеркало напоминало, заполненный водой, глубокий карьер, было многомерным, имело объем, уходило в себя. Ближе к ночи на его дне начинали ползать тени, тяжело колыхались темные локоны водорослей, как белкИ чьих-то глаз, посверкивали голые осколки рыб, и доносилось сопение и чавканье волн, облизывающих массивную деревянную раму.
...Дед подобрал, сверзившегося откуда-то с крыши, вороненка. Имя ему дали классическое - Карл, хотя я, по малолетству, звал его Карлик. У него были нахальные глаза беспризорника, любопытный клюв, ненасытная и спонтанно опорожняющаяся утроба и, как следствие, сволочной характер. Вороненок хромал и волочил крыло, что вовсе не мешало ему оказываться в самых неожиданных местах. Но постоянным ареалом его обитания была кухня. А еще он время от времени присваивал бабушкино ожерелье, пока не заныкал его окончательно, скрипел, прикидываясь дверками шкафа, передразнивал соседского кота и по-дедовски ...кашлял.
Летать не получалось и любимым занятием Карла, кроме пожрать, было посидеть на трюмо, заглядывая в его бездонные трюмы. Он подолгу что-то там рассматривал, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, с кем-то в пол голоса переругивался, иногда испуганно отмахивался здоровым крылом, словно творя крестное знамение.
И вдруг исчез. Поиски от подпола до чердака ничего не дали. Грешили на мстительного кота, но улик не было, и бабушка растеряно пошутила, мол, упал в зеркало и утонул. Я не поверил, но зеркало невзлюбил.
Каникулы скончались, я убыл домой. Часто вспоминал Карлушу. Через год приехал к деду с бабой снова. В связи с поздним визитом-наплывом-застольем гостей был определен ночевать на диване, который стоял ну, вы поняли где, - напротив трюмо, конечно. Ночью я проснулся от какого-то шума и на самом дне зеркала узрел сначала смутное движение, а потом чей-то силуэт и внимательный взгляд. Взгляд оказался моим собственным. Но дальше раздался натужный скрип, с потолка упала ослепительная линейка света и там, на дне, уперлась мне прямо в грудь. Потом она стала расширяться, словно раздвигая мое тело, и из меня возник ...ворон. Карл, собственной персоной! Заматеревший, со здоровыми крыльями, но по-прежнему слегка прихрамывающий, солидно покашливающий и с крутой мажордомской грудью, богато упакованной в бабушкино ожерелье. Постояв на краю разъятого меня, вглядываясь со дна зеркала в темноту комнаты, не видя меня, скукоженного на диване от ужаса в нолик и, явно не обнаружив искомого, ворон подмигнул, четко, по-военному развернулся на одной пятке и исчез в луче света. Брешь в моей груди опустела, стало легче дышать.
Утром бабушка рассказала, что ворон, спустя пару месцев после моего отъезда, все-таки вернулся. И не один, а с ...мужем. Карл, на самом деле, был Кларой.
Cупруг, которого она привела в «родительский» дом оказался диким, неотесанным, зато очень самолюбивым, и в силу этого, - глуповатым. Ночевать предпочитал на улице. Вобщем, не прижился. В один из редких визитов, застукав Клару перед зеркалом, сначала едва не размозжил себе голову, пытаясь задать взбучку виртуальному сопернику, а после поставил жене фингал под глазом, расколотил бабушкину, (тещину?), любимую чашку и ушел из дома. Вернее, улетел. Просидел целый день на груше в саду, пока Клара не смирилась, присоединившись к нему. Они долго выясняли отношения, потом, придя к согласию, сделали круг над домом и с тех пор мы их не видели.
...Полудрема, полоска света в ночном зеркале, скрип кухонной двери, открывшейся сзади от сквозняка и отразившейся в зеркале – это объяснимо. А вот призрачная и, вместе с тем очень живая, воронья фигура с ожерельем на бюсте! Скажете, привиделось? Но как она могла мне присниться, - уже взрослая птица, никогда взрослой мною не виданная?!
P. S. Неужели приходила повидаться?!
На следующий день после окончательного отбытия вороньей четы нашлось ожерелье. Оно лежало на видном месте, на трюмо, вплотную к зеркальной поверхности, словно только что сплюнутое на берег потусторонним прибоем. Бабушка его больше никогда не надевала.
Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.
Декабрь 1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
