Если тебе понадобится рука помощи, знай — она у тебя есть — твоя собственная. Когда ты станешь старше, ты поймешь, что у тебя две руки: одна, чтобы помогать себе, другая, чтобы помогать другим
Иногда меня охватывает страх. Маленький, потный, от желудка идущий, страх. Я, ведь, худо-бедно, художник. В России художнику – смутно. В России нет культурного слоя, нет тех, кто вкладывает деньги в искусство, которое нравится, нет оценщиков. Не тех, кто раскручивает, а тех, кто ОЦЕНИВАЕТ. Тех, кто может сказать, кому ИНТЕРЕСНО сказать: «Тут ты, брат, чего-то не того… А вот тут – неплохо…» Нет СЛОЯ. В Европе тоже, кажись, нету уже слоя. Но там – успех и раскрутка. Там – аукционы, коллекционеры, шум, престиж. Иногда становится страшно. В самой глубине души, в самой тайной, тщеславной её части. «Я хочу успеха» – шепчет мне моя ДУШОНКА. А кто ж его не хочет?
А для успеха нужна раскрутка, искусства не нужно. Энди Уорхол и Дима Пригов тому доказательством. Для успеха нужно проституировать себя. Делать не то, что хочешь, а то, что требуется. Рисовать дрянь позаковыристее. Тусоваться. Лезть со своим «Здрассте» чёрт знает к кому, ко всякой швали.
И, главное, как выясняется, – нужно торговать своей душой. Нужно говорить то, что принято говорить в Европе, а не то, что думаешь на самом деле. Чтобы пустили. Нужно грязно ругать Россию за некие её, определённые к руганию, свойства. А я не могу ругать Россию за то, чего в ней нет. А надо. И появляется страх – не будет ничего у тебя, товарищ. Просто интересоваться тобой не будут – и всё. Коли не хочешь стать на панель.
Проще тем, кто – профессионально не знает России. Тем, кто прокрутил жизнь по тусовкам и кабакам, кто видел Россию издали, как толпу подростков и пьянчуг. Те могут говорить всё, что надо. Их совесть чиста – они просто не знают. А я, худо-бедно, – инженер. Я поездил, потёрся, я знаю тех, кто живёт в этой стране. И я научен несложным, но весьма полезным инженерным правилам проверки достоверности. Я привык читать мнение оппонентов и оценивать его всерьёз – а вдруг и правы.
Я на шкуре своей узнал, какова она, Россия. Вороватая. Но сильная. Упрямая. Обиженная. С огромным слоем бездельников и проходимцев. С ещё большим слоем тех, кто трудится, тех, кто «п…рдит, но не сдаётся», работает, кряхтит, курит в углах, упирается в железку и копит злость. На своих. На сукиных детей. На родных, посконных своих лгунов, воров, подевропников и чиновников. Которая сильно обиделась сейчас на откровенно и нагло лгущую Европу, да на тех, орущих «Слава хэроям!» и выбрасывающих вытянутую руку перед собой.
Макаревичам проще. Они могут лгать, потому что не знают правды. А я не могу. Если я начну лгать, я загублю свою душу.
И надо плюнуть на всё. Ну, не художник ты – и успокойся! Не будет ничего – и ладно.
А потом приходит стыд. Господи, прости Ты меня, грешного! Успеха захотел! Славы. Господи, прости меня, мелкого!
И – по морде себе отвешиваешь согласно тщеславию собственному – работай, сука! Живи, как человек! Данте иллюстрируешь, скотина тщеславная, а думаешь о чём?
И страх проходит на некоторое время.
Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
Мысль моя, тишиной внушена,
порывается в небо вечернее.
В небе отзвука ищет она
и находит. И пишет губерния.
Караоке и лондонский паб
мне вечернее небо навеяло,
где за стойкой услужливый краб
виски с пивом мешает, как велено.
Мистер Кокни кричит, что озяб.
В зеркалах отражается дерево.
Миссис Кокни, жеманясь чуть-чуть,
к микрофону выходит на подиум,
подставляя колени и грудь
популярным, как виски, мелодиям,
норовит наготою сверкнуть
в подражании дивам юродивом
и поёт. Как умеет поёт.
Никому не жена, не метафора.
Жара, шороху, жизни даёт,
безнадежно от такта отстав она.
Или это мелодия врёт,
мстит за рано погибшего автора?
Ты развей моё горе, развей,
успокой Аполлона Есенина.
Так далёко не ходит сабвей,
это к северу, если от севера,
это можно представить живей,
спиртом спирт запивая рассеяно.
Это западных веяний чад,
год отмены катушек кассетами,
это пение наших девчат,
пэтэушниц Заставы и Сетуни.
Так майлав и гудбай горячат,
что гасить и не думают свет они.
Это всё караоке одне.
Очи карие. Вечером карие.
Утром серые с чёрным на дне.
Это сердце моё пролетарии
микрофоном зажмут в тишине,
беспардонны в любом полушарии.
Залечи мою боль, залечи.
Ровно в полночь и той же отравою.
Это белой горячки грачи
прилетели за русскою славою,
многим в левую вложат ключи,
а Модесту Саврасову — в правую.
Отступает ни с чем тишина.
Паб закрылся. Кемарит губерния.
И становится в небе слышна
песня чистая и колыбельная.
Нам сулит воскресенье она,
и теперь уже без погребения.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
