- Ивановна, ты чо внучку Галькой зовёшь? Вон она у вас какая интеллиго растёт!
- Интеллиго - холодны уши! - ворчит бабушка.
Каждое утро бабушка наряжает меня тщательно, учёсывает мои льняные волосы, сдувает с меня пылинки. Мне пять лет. У меня нет папы, а есть только мать и бабушка. Мать всё время на работе, на фабрике.
На переулке меня считают подарком судьбы, но бабушка часто втихаря жмёт меня и причитает над ушком:
- Голоушка ты моя печальна, бистрючушка горемычна!...
Мы сидим с ней возле дома на брёвнышке. Бегать с ребятишками мне не разрешается - замараюсь. Я от скуки борозжу подошвами по земле, на что бабушка одёргивает меня строго:""Не борозди - сандали сотрёшь, не напасёшся на тебя!"
Но вот бабушке приносят пенсию, она покупает "красенькую" и вместе с соседкой они садятся за стол, а мне разрешается походить маленько за оградой.Одной!
Я бегаю с ребятишками, загребая сандалями переулочную пыль, пью из колонки, колупаю всместе со всеми чёрный вар с бревна и жую. Хожу по гостям, ем угощенье, учусь материться.
Через некоторое время, бабушка, подобревшая, пьяненькая, кричит из-за ограды:
- Галька, иди исть!
Озорные старшие ребята учат меня потихоньку: " Скажи: баба отыбись!" Я кричу это на весь переулок. Бабушка мгновенно трезвеет, срывает прут, мой рёв слышат все соседние улицы.
Урёванная, накупанная в большой цинковой ванне, я засыпаю на бабушкиной кровати под бормотанье радиоприемника.
Вечером бабушка жалуется матери: "Галька пошла по плохой дорожке, уже лается, как Семён хромой!
Мать смотрит на меня устало, равнодушно. Ест суп, на глазах у неё я вижу слёзки.
- Мамочка, прости меня, я больше так не буду.
- Ладно, - говорит она,- в воскресенье пойдём в парк, - потом поворачивается к бабушке и произносит:
- Только тронь ещё её...
Я затыкаю уши, потому что они сейчас начнут ругаться. Мне их жалко обеих, потому что всё из-за меня, из-за меня, из-за меня!...
Скоро, скоро будет теплынь,
долголядые май-июнь.
Дотяни до них, доволынь.
Постучи по дереву, сплюнь.
Зренью зябкому Бог подаст
на развод золотой пятак,
густо-синим зальёт Белфаст.
Это странно, но это так.
2
Бенджамину Маркизу-Гилмору
Неподалёку от казармы
живёшь в тиши.
Ты спишь, и сны твои позорны
и хороши.
Ты нанят как бы гувернёром,
и час спустя
ужо возьмёт тебя измором
как бы дитя.
А ну вставай, учёный немец,
мосье француз.
Чуть свет и окне — готов младенец
мотать на ус.
И это лучше, чем прогулка
ненастным днём.
Поправим плед, прочистим горло,
читать начнём.
Сама достоинства наука
у Маршака
про деда глупого и внука,
про ишака —
как перевод восточной байки.
Ах, Бенджамин,
то Пушкин молвил без утайки:
живи один.
Но что поделать, если в доме
один Маршак.
И твой учитель, между нами,
да-да, дружок...
Такое слово есть «фиаско».
Скажи, смешно?
И хоть Белфаст, хоть штат Небраска,
а толку что?
Как будто вещь осталась с лета
лежать в саду,
и в небесах всё меньше света
и дней в году.
3. Баллимакода
За счастливый побег! — ничего себе тост.
Так подмигивай, скалься, глотай, одурев не
от виски с прицепом и джина внахлёст,
четверть века встречая в ирландской деревне.
За бильярдную удаль крестьянских пиров!
И контуженый шар выползает на пузе
в электрическом треске соседних шаров,
и улов разноцветный качается в лузе.
А в крови «Джонни Уокер» качает права.
Полыхает огнём то, что зыбилось жижей.
И клонится к соседней твоя голова
промежуточной масти — не чёрной, не рыжей.
Дочь трактирщика — это же чёрт побери.
И блестящий бретёр каждой бочке затычка.
Это как из любимейших книг попурри.
Дочь трактирщика, мало сказать — католичка.
За бумажное сердце на том гарпуне
над камином в каре полированных лавок!
Но сползает, скользит в пустоту по спине,
повисает рука, потерявшая навык.
Вольный фермер бубнит про навоз и отёл.
И, с поклоном к нему и другим выпивохам,
поднимается в общем-то где-то бретёр
и к ночлегу неблизкому тащится пёхом.
1992
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.