Предмет любви - серый, под сибирского деланный кот Гусар красив был, как дьявол, однако характер имел не демонический и весьма шаловливый.
Прогуливаясь однажды по балконным перилам, Гусар расшалился сверх всякой меры и, сверзившись вниз, пролетел восемь этажей, приземлившись на бетонный козырек подъезда...
Вместо горячо любимого кота в квартиру принесли жалкую серую тряпочку. Тряпочка тихо вздыхала и явно не собиралась долго жить.
"Ветеринарка" спасать животное отказалась категорически - не жилец.
Мы унесли "не жильца" домой, положили в кресло на теплую грелку, накрыли большой пуховой шалью и вознесли молитву доброму кошачьему богу.
Три дня кот лежал в кресле и охал, как больная старушка.
На четвертый - начал осторожно слизывать сметану с моих мизинцев, через неделю освоил жидкую пищу, а через месяц уже ковылял по комнатам, подволакивая правую заднюю конечность, за что получил второе имя и величался теперь Гусар Паниковский.
К следующему лету он окончательно окреп, правда, приобрел дурную привычку - громко храпел во сне. В остальном же был прежний резвый котище.
Я же, в отличие от кота, с наступлением лета утратила последний разум и забрала себе в голову навязчивую идею о недопустимости новых прогулок.
Я была твердо убеждена, что очередное хождение по перилам закончится летально для кота и пагубно для моего рассудка - я просто-напросто спячу.
Для остекления балкона в те махрово-советские времена требовались какие-то специфические железяки, которые мой нерасторопный муж нигде не мог "достать".
Лето мы проводили весело и интересно: муж искал железяки, терпеливо перенося мои упреки, а я увлеченно обустраивала неостекленный балкон всевозможными надперильными баррикадами и пасла Гусара, рвавшегося на опасные променады.
Мне понравилось строить баррикады.
Мало-помалу я вошла во вкус и сооружение баррикад приняло хронический характер.
Я увлеченно совершенствовала фортификационную технику, в ход пошли подручные средства: подставки для цветов, разноцветные провода, безжалостно разломанная полочка для обуви и даже парочка пластмассовых контейнеров для бутылок, беспардонно стыренная из ближайшего гастронома.
Муж, выходя на балкон, издавал подозрительный горловой звук больше похожий на всхлип, но обсуждать опасную тему все же не решался.
Балкон стал похож на инопланетный корабль и вызывал здоровое любопытство горожан.
В душную июльскую ночь открытый настежь балкон наконец-то "выстрелил" - часа в три пополуночи раздался страшный грохот рухнувшего заградительного сооружения.
Разумеется, я вылетела из постели, как петарда, и возопив: "Что я говорила, кот свалился!"- в два прыжка очутилась на балконе.
В надперильной баррикаде зияла внушительная брешь...
Вывесив лохматую башку за перила, я жалобно вопросила кромешную тьму: "Гуся, ты упал?" - и не получив ответа, пришла к безутешному выводу - Гуся упал!
Обезумев от ужаса, развернулась и понеслась прочь из квартиры, отогнав попавшего под ноги мужа угрожающим воплем: "Если Гуська убился, я тебя изувечу!"
Выскочив в подъезд и обнаружив не работающий лифт, я окончательно озверела и неслась вниз, как злобная фурия, проклиная себя за беспечность, мужа - за неостекление балкона и весь белый свет - за погибель любимого серого зверя.
В ночном дворе неожиданно обнаружился внушительный квадрат света, падающий из окна первого этажа, балконов на первом не было, этаж был высокий.
Естественно, я начала поиски в освещенном квадрате, пропахала газон вдоль, поперек, по диагоналям и по периметру, время от времени жалобно причитая: "Гуся, Гуся, ты где?"
Гуся безмолствовал.
Поскольку освещенную местность я тщательно обследовала, нужно было переходить к неосвещенной. А не хотелось - в сущности, что можно отыскать в темноте?
Поднявши голову к светящемуся окну, я вдруг обнаружила в нем мужской силуэт.
Силуэт принадлежал довольно странному жильцу первого этажа. Была у него такая интересная особенность - он очень мало говорил и очень много пил.
Внезапно вспомнив, что кроме белой длинной ночной сорочки на легкомысленных бретельках, на мне ничегошеньки - увы! - нет, я обхватила руками плечи, дабы прикрыть неглиже, и поинтересовалась изо всех сил светским голосом:
- Скажите, пожалуйста, Вы не видели - здесь кот не пролетал?
Странный сосед выпучил глаза, отчего немедленно сделался похож на пьяную жабу, и ответил решительно и сурово:
- Никто. Здесь. Не пролетал.
- Извините, - вякнула я и спешно ретировалась во тьму.
- Домой иди, сумасбродка! - раздался сверху голос мужа, - в кладовке спит твой Гуся...
И я вознеслась на восьмой этаж радостными скачками, поскольку мое полосатое сокровище, желтоглазое мое чудо было живо! здорово! никуда не свалилось! и мирно дрыхло! ура-ура-ура! прыг-прыг-прыг!
Прискакавши в квартиру, убедилась, что кот жив и здоров, спит и храпит, облилась прохладным душем и в очередной раз сообщив мужу, что неостекление балкона закончится кровопролитием и разводом, заснула безмятежным блаженным сном.
И забылась бы эта история, когда бы не соседка-сплетница, встретившаяся мне примерно через пару недель около подъезда.
- Ты знаешь, что у Светки с первого этажа муж закодировался? - торжественно сообщила сплетница.
- Ну и что? - пожала я плечами, - давно пора!
- Сам! Сам закодировался! - не унималась сплетница.
- Какой сознательный! Молодец! - действительно удивилась я.
Но сплетница не разделила моих восторгов.
- Думаешь, спроста это он? Не-ет... И в церковь сходил... И тихий стал, как кролик! Неспроста-а...
И перейдя на заговорщицкий шепот записная сплетница поведала мне страшную тайную причину добровольной кодировки:
- Неделю, грит, пил... А ночью как-то стоит это он у окна... А она и приди...
- Кто? - не поняла я, - Светка?
- Не Светка! - мрачно доложила сплетница, - САМА приходила...
- Кто - сама???
- Кто-кто? - окончательно обиделась сплетница, - кто приходит по ночам? Говорю же, САМА. Вся в белом и рукой так манит - зовет... Смерть это!
И, вспомнив заполошную ночь с мнимым падением кота, свои сумасбродные бега, квадрат света во тьме и дурацкий вопрос, я неожиданно и отчетливо поняла какая именно САМА приходила в ту ночь к соседу с первого этажа...
А может быть, это был мой скромный вклад в антиалкогольную вакханалию, которая как раз в эту пору свирепствовала на просторах нашей многострадальной отчизны?
Старик с извилистою палкой
И очарованная тишь.
И, где хохочущей русалкой
Над мертвым мамонтом сидишь,
Шумит кора старинной ивы,
Лепечет сказки по-людски,
А девы каменные нивы -
Как сказки каменной доски.
Вас древняя воздвигла треба.
Вы тянетесь от неба и до неба.
Они суровы и жестоки.
Их бусы - грубая резьба.
И сказок камня о Востоке
Не понимают ястреба.
стоит с улыбкою недвижной,
Забытая неведомым отцом,
и на груди ее булыжной
Блестит роса серебрянным сосцом.
Здесь девы срок темноволосой
Орла ночного разбудил,
Ее развеянные косы,
Его молчание удлил!
И снежной вязью вьются горы,
Столетних звуков твердые извивы.
И разговору вод заборы
Утесов, свержу падших в нивы.
Вон дерево кому-то молится
На сумрачной поляне.
И плачется, и волится
словами без названий.
О тополь нежный, тополь черный,
Любимец свежих вечеров!
И этот трепет разговорный
Его качаемых листов
Сюда идет: пиши - пиши,
Златоволосый и немой.
Что надо отроку в тиши
Над серебристою молвой?
Рыдать, что этот Млечный Путь не мой?
"Как много стонет мертвых тысяч
Под покрывалом свежим праха!
И я последний живописец
Земли неслыханного страха.
Я каждый день жду выстрела в себя.
За что? За что? Ведь, всех любя,
Я раньше жил, до этих дней,
В степи ковыльной, меж камней".
Пришел и сел. Рукой задвинул
Лица пылающую книгу.
И месяц плачущему сыну
Дает вечерних звезд ковригу.
"Мне много ль надо? Коврига хлеба
И капля молока,
Да это небо,
Да эти облака!"
Люблю и млечных жен, и этих,
Что не торопятся цвести.
И это я забился в сетях
На сетке Млечного Пути.
Когда краснела кровью Висла
И покраснел от крови Тисс,
Тогда рыдающие числа
Над бледным миром пронеслись.
И синели крылья бабочки,
Точно двух кумирных баб очки.
Серо-белая, она
Здесь стоять осуждена
Как пристанище козявок,
Без гребня и без булавок,
Рукой указав
Любви каменной устав.
Глаза - серые доски -
Грубы и плоски.
И на них мотылек
Крыльями прилег,
Огромный мотылек крылами закрыл
И синее небо мелькающих крыл,
Кружевом точек берег
Вишневой чертой огонек.
И каменной бабе огня многоточие
Давало и разум и очи ей.
Синели очи и вырос разум
Воздушным бродяги указом.
Вспыхнула темною ночью солома?
Камень кумирный, вставай и играй
Игор игрою и грома.
Раньше слепец, сторох овец,
Смело смотри большим мотыльком,
Видящий Млечным Путем.
Ведь пели пули в глыб лоб, без злобы, чтобы
Сбросил оковы гроб мотыльковый, падал в гробы гроб.
Гоп! Гоп! В небо прыгай гроб!
Камень шагай, звезды кружи гопаком.
В небо смотри мотыльком.
Помни пока эти веселые звезды, пламя блистающих звезд,
На голубом сапоге гопака
Шляпкою блещущий гвоздь.
Более радуг в цвета!
Бурного лета в лета!
Дева степей уж не та!
1919
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
