Идем это мы с дойки - Анна, Нина-золовка, Клава Переулошная и я с ними.
Навстречу Лизавета-почтальонка бежит, платок с головы уронила, глаза на баню...
- Петровна! - кричит, - Петровна, письмо тебе!
Кому мне писать, - четыре похоронки за иконами, одна, как палец...
- Читай, - говорю, - Лиза, сама читай, я не могу, душу тянет чего-то...
Читает:
"Здравствуйте, дорогая мама, Прасковья Петровна!
С солдатским приветом к Вам Ваш сын Александр..."
Тут я и обомлела, это ж Шурка мой, младший, в 44-м на войне убитый!
Ну, пошли мы это с бабами в избу, стол собрали, сидим, ревем, как коровы недоеные.
У Анны - пятеро там осталось, Нина троих отдала, сам-то хоть без ноги, а домой вернулся, Клава двоих не дождалась... радость наша горькая слезами из нас выходит...
Думали-гадали, откуда ж он, Шурка-то, объявился, в плену, может, был, или по заданию какому задержался, ничего не придумали...
Проводила я баб, легла, а сна ни в одном глазу у меня нету.
Приедет он, одежду какую-никакую на себе привезет, до зимы хватит, а дальше?...
А встретить, а стол накрыть-посидеть, чтоб как у людей...
Наливать, что ты ему станешь, думаю...
Весной, как Указ вышел, все избы обошли председатель с участковым, аппараты, у кого нашли - забрали, самогон тоже.
И чтоб гнать, так теперь за это - тюрьма.
Ну, поревела опять же, да и уснула.
И снится мне, девушки мои, сон.
Иду бы это я дальней дорогой, что за логом.
Иду, а дорога вроде и не наша становится, и поворачиваем мы с ней не в ту сторону, и деревни не видать, чужое поле.
Дорога круче, в гору забирает, а на пригорке - дом. Добрый дом, руками деланный, крестовой, окошки высокие, железная крыша, все по уму, хозяин ставил, видно.
Палисадничек прошла, во двор иду.
Крыльцо высокое, на крыльце - Сталин.
В усах, в галифе, в сапогах начищенных, красивый - как картина!
Тут я в ноги-то ему и пала.
Пала, лежу, головы поднять не смею.
Что это, думаю, ты затеяла, дурная голова ногам покоя не дает, куда это ты, Петровна, пришла?
Ну, не все же мне лежать, девушки мои.
Голову-то я подымаю, а он сверху смотрит, усы страшные, а глаз добрый - смеется.
Тут уж я осмелела немножко, говорю, дозвольте, Иёсиф Виссарионыч, Вам со мною побеседовать.
Женщина, говорю, я неученая, нигде не бывала, ничего не видала, кроме деревни Кусьмень Тогучинского района Новосибирской области, откуда я и родом.
Мужа моего, Семена Ивановича, в сорок первом году убило на фронте.
Старшего, Васеньку, в 43-м.
Второго, Гришу, - через полгода вслед за отцом.
А младшенькому только в 44-м восемнадцать исполнилось, проводила я его воевать, а через два месяца похоронка - геройски, пишут, погиб.
Только живой он, Шурка-то, живой! - ошиблась похоронка!
Письмо прислал - ждите домой, дорогая мама.
Встречать надо солдата. А у меня, Вы не поверите, бутылки белого нету на стол поставить.
Нехорошо это, парень смерть прошел, как же не выпить ему с людьми.
Дозвольте, говорю, Иёсиф Виссарионыч, самогоночки мне выгнать по такому исключительному случаю.
Он, девушки мои, посмотрел так строго сверху, усмехнулся, пальцем погрозил, да и говорит - "Только раз!"
Проснулась я и пошла бражку ставить.
Опять иду с дойки, только уж одна, задержалась.
Участковый наш, Ваня-Ваня, - навстречу.
Что, говорит, Петровна, слышал, радость у тебя, сынок твой смерть обманул, выходит?
Отвечаю, радость, Иван Иваныч, такая радость только раз в жизни и бывает.
Живой мой Шурка, домой едет!
Ты уж, говорю, как хочешь суди, а я бражку завела, аппарат из голбца достала, мне сам Сталин разрешил.
А он, девушки мои, трусоватый был, в детстве перышка боялся, да и нездоровый с рожденья, так и звали всю жизнь - Ваня-Ваня.
Аж побледнел с лица, как услышал!
Что ты, говорит, мелешь, Петровна, что ты несешь, дикая дивизия, услышит кто...
И - бежать от меня в проулок, а я вслед кричу:
"Разрешил Сталин, не сойти мне с этого места, вот как тебя видела, разрешил! Только раз!"
Вот и весь сказ, девушки мои, хоть я и темная, и неученая, а Сталина повидала, с тем и умру.
Уже довольно лучший путь не зная,
Страстьми имея ослепленны очи,
Род человеческ из краю до края
Заблуждал жизни в мрак безлунной ночи,
И в бездны страшны несмелые ноги
Многих ступили — спаслися немноги,
Коим, простерши счастье сильну руку
И не хотящих от стези опасной
Отторгнув, должну отдалило муку;
Hо стопы оных не смысл правя ясной —
Его же помочь одна лишь надежна, —
И тем бы гибель была неизбежна,
Но, падеж рода нашего конечный
Предупреждая новым действом власти,
Произвел Мудрость царь мира предвечный,
И послал тую к людям, да, их страсти
Обуздав, нравов суровость исправит
И на путь правый их ноги наставит.
О, коль всесильна отца дщерь приятна!
В лице умильном красота блистает;
Речь, хотя тиха, честным ушам внятна,
Сердца и нудит и увеселяет;
Ни гневу знает, ни страху причину,
Ищет и любит истину едину,
Толпу злонравий влеча за собою,
Зрак твой не сильна снесть, ложь убегает,
И добродетель твоею рукою
Славны победы в мал час получает;
Тако внезапным лучом, когда всходит,
Солнце и гонит мрак и свет наводит.
К востоку крайны пространны народы,
Ближны некреям, ближны оксидракам,
Кои пьют Ганга и Инда рек воды,
Твоим те первы освещенны зраком,
С слонов нисшедше, счастливы приемлют
Тебя и сладость гласа твого внемлют.
Черных потом же ефиоп пределы,
И плодоносный Нил что наводняет,
Царство, богатством славно, славно делы,
Пользу законов твоих ощущает,
И людей разум грубый уж не блудит
В грязи, но к небу смелый лет свой нудит.
Познал свою тьму и твою вдруг славу
Вавилон, видев тя, широкостенный;
И кои всяку презрели державу,
Твоей склонили выю, усмиренны,
Дикие скифы и фраки суровы,
Дав твоей власти в себе знаки новы.
Трудах по долгих стопы утвердила,
Седмью введена друзьями твоими
В греках счастливых, и вдруг взросла сила,
Взросло их имя. Наставленный ими
Народ, владетель мира, дал суд труден:
Тобой иль действом рук был больше чуден.
Едва их праздность, невежства мати
И злочинств всяких, от тя отлучила,
Власть уж их тверда не могла стояти,
Презренна варвар от севера сила
Западный прежде, потом же востока
Престол низвергла в мгновение ока.
Была та гибель нашего причина
Счастья; десница врачей щедра дала
Покров, под коим бежаща богина
Нашла отраду и уж воссияла
Европе целой луч нового света;
Врачей не умрет имя в вечны лета.
Мудрость обильна, свиту многолюдну
Уж безопасна из царства в другое
Водя с собою, видели мы чудну
Премену: немо суеверство злое
Пало, и знаем служить царю славы
Сердцем смиренным и чистыми нравы.
На судах правда прогнала наветы
Ябеды черной; в войну идем стройны;
Храбростью ищем, искусством, советы
Венцы с Победы рук принять достойны;
Медные всходят в руках наших стены,
И огнь различны чувствует премены.
Зевсовы наших не чуднее руки;
Пылаем с громом молния жестока,
Трясем, рвем землю, и бурю и звуки
Страшны наводим в мгновение ока.
Ветры, пространных морь воды ужасны
Правим и топчем, дерзки, безопасны.
Бездны ужасны вод преплыв, доходим
Мир, отделенный от век бесконечных.
В воздух, в светила, на край неба всходим,
И путь и силу числим скоротечных
Телес, луч солнца делим в цветны части;
Чувствует тварь вся силу нашей власти.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.