Я не откажусь снова прожить свою жизнь от начала до конца. Я только попрошу права, которым пользуются авторы: исправить во втором издании ошибки первого
Это был Новый год.
Очередной Новый год, который я отмечал с Кризисом Среднего Мозга. Он ввалился бесцеремонно за четверть часа до боя курантов, швырнул на стол фаршированную щуку и сказал:
- Покорми её.
Щука приподняла голову, открыла правый глаз и покосилась на обомлевшие от страха рижские шпроты.
- Ч-чем? - как-то я растерялся.
- Кошачий корм есть? Подсела, дрянь такая, на отраву.
Кошачьего корма в доме не было. Вспомнил, что сердобольная соседка сверху кормит подъездного Серафимыча на площадке между этажами. Метнулся туда. Серафимыча не было, наверное зашкерился где-то от набирающей обороты уличной пальбы. Без десяти двенадцать я уже высыпал горстку китикета из кармана на стол перед зубастой головой. Щука схрумкала блюдо в два приёма и отхлебнула масла у шпрот, которые в ужасе прижались к жестяной стенке. После этого щука упала замертво.
- Готова. Можно резать – сказал Кризис Среднего Мозга. – Шампанское откупоривай.
С первым боем Курантов мы с ним чокнулись и Новый Год наступил. Через полчаса Мозг сидел полуразвалившись на диване, дожёвывая щучий хвост и рыгая шампанским. Я думал, где я буду спать. Мозг вытянул из головы одну извилину и накручивал её на палец, но извилина распрямлялась резко, с лязгом металлической стружки. Взгляд Мозга осоловел и начинал обретать навязчивую томность.
В половине второго Мозг меня трахнул и захрапел. Жаловаться было некому. В два ноль пять я укрыл его пледом и пошёл мыть посуду. А перед этим отнёс щучью голову Серафимычу в виде компенсации. Он уже выполз из укрытия и ждал чего-то подобного от Деда Мороза. В три часа я закрыл входную дверь, ключ положил под коврик и побрёл прочь от своего докризисного состояния. Потому что твёрдо решил на этот раз выкарабкаться сам. Безо всякого щучьего веления.
Внезапно стошнило. Но в три часа двадцать пять минут задышалось легче.
- Э, мужик! С Новым Годом!
Мне показалось, что я снова стал различать речь людей.
Когда менты мне репу расшибут,
лишив меня и разума и чести
за хмель, за матерок, за то, что тут
ЗДЕСЬ САТЬ НЕЛЬЗЯ МОЛЧАТЬ СТОЯТЬ НА МЕСТЕ.
Тогда, наверно, вырвется вовне,
потянется по сумрачным кварталам
былое или снившееся мне —
затейливым и тихим карнавалом.
Наташа. Саша. Лёша. Алексей.
Пьеро, сложивший лодочкой ладони.
Шарманщик в окруженьи голубей.
Русалки. Гномы. Ангелы и кони.
Училки. Подхалимы. Подлецы.
Два прапорщика из военкомата.
Киношные смешные мертвецы,
исчадье пластилинового ада.
Денис Давыдов. Батюшков смешной.
Некрасов желчный.
Вяземский усталый.
Весталка, что склонялась надо мной,
и фея, что мой дом оберегала.
И проч., и проч., и проч., и проч., и проч.
Я сам не знаю то, что знает память.
Идите к чёрту, удаляйтесь в ночь.
От силы две строфы могу добавить.
Три женщины. Три школьницы. Одна
с косичками, другая в платье строгом,
закрашена у третьей седина.
За всех троих отвечу перед Богом.
Мы умерли. Озвучит сей предмет
музыкою, что мной была любима,
за три рубля запроданный кларнет
безвестного Синявина Вадима.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
