Женский коллектив. Почтовки. Река-реченька печатная и непечатная, островки-судьбы.
Надежда.
Володька – работящий, пьющий. После запоев родной заводской коллектив осуждал его, но принимал. Когда завод начал умирать, Володька ушёл в кооператив. Запил – уволили. Повесился на даче. Ой жуть, девки. Ну, по сколько скидываемся? Дождь, невозможная вяжущая кладбищенская глина. Надежда плачет беззвучно, трясущимся подбородком. Грустный водитель велит очищать ноги. Хорошо, с завода помогли с автобусом, а чем ещё? Маринке теперь положена пенсия. Как говорится, земля пухом, Володька. Отмучилось.
Зинаида.
Михал Иваныч был когда-то каменщиком. Пьющий, давно не работающий, время от времени шабашил на гаражах, всё пропивал. Домашний дебошир и тиран. Я ему димедролу в водку подсыпаю, чтоб спать раньше заваливался, а его, скотину непутну, ничего не берёт. Михал Иваныча хватил удар в электричке, любил рыбалку и грибы. Искали два дня, нашли в больничном морге. Кому Зинаеденому Мишке сдавать на похорОны? К дому надо обязательно гроб подвезти, соседи чтоб простились. Зинка, на колени-то зачем? Вот ведь… Первый стол, второй стол, третий… Сын Юра ест долго, все три стола, а может и четыре, пока плохо не сделается. Уводите его уже, два места занимат. А всё спокойнее теперь. Отмучилось.
Галя.
Витька – мелкий шабутной мужичок, пьющий, задиристый. Галю поколачивал. Бывало сильно, тогда она сбегала и с узелком нажитых ценностей бродила по двору. В конце концов ушла к матери, младший сын после армии жить стал с ней. Витька и старший Серёжка быстро довели квартирку до состояния маргинального притона – руины мебели, кошки трёх поколений, сухой хлеб с мухами. Бабушка Антонина на железной кровати… Витьке раскроили череп в уличной пьяной потасовке. Галя, не берись, оно тебе нужно? Сама после инфаркта, денег нет. Да вы что, проклянёт он меня там. Девчаты, Гальке скидываемся. Адяте, помянем, Гале неймётся, стол нам принесла. Земля пухом, Витюша. Отмучилось.
Лиля.
Генка в лучшие времена был вполне себе ничего, но приборомеханический пошёл ко дну и жизнь туда же. Пьющий, работы нет, старший сын на наркоте. Лиля прячет деньги и документы в шкафу на почтовой сортировке. Помимо почты вместе с младшим сыном разносит бесплатные газеты. Генка выпил уксус. Лиля отправила скорую, побыла на работе, не проронив ни слова, потом отлучилась, вернулась и сказала – Генка умер. Ёлкины… Иди домой, сделаем всё. Складываемси, девоньки. Геночка, я ж хотела, чтоб всё хорошо у нас было, прости меня! А оно вона как. Отмучилось.
Ленка.
Вовка пел, пил, уволили. Беляк, дурка, там и умер. Газель до родной деревни. Лен, собрали вот маленько деньжат. Девять дней, приходите. Черно-белые фотки, молодые лица. Ансамбль на сцене. Пенсия пацану. Отмучилось.
Наташка.
Нурик наркоман. Не работал. Приторговывал. Потом хуже. Выносил телевизор из дома, упал в подъезде, черепно-мозговая. Через три дня умер в больнице. А через полтора месяца Наташка поняла, что беременна, до того сколько лет ничего не было. Родила, богатырь, Марат Нурсултанович. Не, не деньгами, купить надо что-нибудь. Одеялку хорошую, может. Наташка счастливая.
Женский коллектив. Крепость и надёжа. А что рёв по расписанию – так то традиция. Бабы ж.
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой, —
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
16 января 1934
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
