Виниться не собираюсь, но воровать - это очень и очень... Ну, полный Продахус! Особенно, когда предмет кражи - красивая девушка с ногами отовсюду и с... сссс...стоп - интим ни к чему. В общем, не гоже тырить у соседей с ближнего дола. Кстати, мужики у них здоровенные и летающей братии хватает. Поэтому сон уж больно кошмаристый и чуткий. Настолько, что разбудил какой-то далекий свет. А точнее, странное свечение.
Это не был огонь факела, зарево костра или лесного пожара. Любой огонь имеет обыкновение изменяться: плясать, дурашливо перемигиваться, кривляться или грустить - словом, жить. А этот свет лился мертвенно и монотонно, источая холод.
Я встал, поправил шкуру на Элиане, подошел ко входу в пещеру и присел, пытаясь разглядеть хоть что-то в происходящем светопреставлении.
Едва видимая вторая луна уже взошла. Стояла глубокая Ночь. Ярчайший свет упрятал звезды, заливал наш склон и тропинку, ведущую к небольшому плато, на котором ночевал Джеракорт. Но его там не оказалось, а свет был направлен откуда-то сверху и именно на плато.
Старый прохвост, видимо, почуял неладное и прятался где-нибудь за вершинами или в лесу. Надо признать, что мне самому стало не по себе от мертвечины, льющейся со звезд. Пришлось отступить вглубь пещеры и прижаться к стене.
Невидимое, исторгающее чужеродное безумство, вдруг изменило положение. Приблизилось. Постепенно обращаясь в широкий луч, свет начал сходиться на плато. Донесся громкий и непонятный, шелестящий звук. Светящийся столб продолжал сужаться. Наконец, впустил Ночь и я увидел источник мертвечины. В призрачном свете обеих лун и звезд висело нечто темное, непонятное, скорее напоминающее рубленные и угловатые постройки скурангов, нежели стройные формы летающих собратьев Джеракорта.
- Сибулг, что случилось?
Я вздрогнул от близкого шепота Элианы. Мы с Джеракортом украли её вчера. Семьи уже начали охоту, но это обычное дело - естественный процесс - и не стоит уж так уж переживать. Жизнь всего лишь одна, а после - сплошная скука.
Прикосновение её теплых ладоней успокоило и напомнило о бренности существования, о глубине Ночи и о том, что в пещере так уютно и тепло, а на свете есть Единение. И пошли они все к Продахосу со своей светящейся мертвечиной!
- Всё хорошо. Я - с тобой...
- И я - с тобой...
В темноте пещеры я не мог разглядеть её лица. Лишь почувствовал рядом тепло её света, словно прелесть утренних гор. А волосы струились ароматом осеннего поля. Я верил в Единение с ней. И, наверное, она тоже верила, если решилась бежать.
Шум снаружи стихал и Ночь звала своих детей в объятья.
Её кожа напоминала шелковистые лепестки лесных цветов. Губы отыскали дивную упругость, но не спешили взойти к потаенным вершинкам. Рядом ждала изумительная, солнечная долина и где-то там, в тени - пушистый и ласковый мох, прячущий наготу камней возле ручья, дарующего влагу трепетной неги. Но... Зачем торопиться?... Ведь целая Ночь впереди. Целая Жизнь...
- Ты хочешь вознестись над Керунгой, Эли?
- Да... Но только с тобой...
И её нежный шепот, пронизанный желанием, скомкал и отринул Время. Сердца услышали друг друга. Нас приняла Ночь.
О, великая Лограна! Теперь у меня есть та, с которой тепло даже на камнях Керунге!
- 2 -
Вероятно, мы слишком громко закричали с Вершины. Я не совсем помню, как всё происходило, но рядом, к стене, был прислонен топор, лук и два копья. Наверное, задел их ногами. В общем, на самой Вершине всё это упало мне на задницу. Тут уж и немой закричал бы. А Эли увидела с Вершины мир и обрадовалась. Как же тут без криков-то?...
Невнятное беспокойство заставило замереть и прислушаться. Ничего. Кроме тяжести дыхания. А беспокойство не унималось, лишь нарастало. Эли не могла понять, что происходит, но было уже не до Единения. Я чувствовал угрозу каждой клеткой.
Запахнув шкуру, нащупал лук, грон со стрелами и метнулся к темному провалу в ночь.
Над головой невозмутимо мерцали мириады ледяных глаз. Глыба, похожая на дом скурангов, уже не шумела, примостившись на плато и заливая округу всё тем же мертвенным светом. Рядом с ней шевелилась масса каких-то существ. На их шкурах словно переливался солнечный дождь. А в полете стрелы, по тропинке, ведущей к нашей пещере, двигались трое. Освещенные непонятным внутренним светом, они медленно, будто бы сонно, приближались и несли нам боль и отчаяние. Я чувствовал это и едва совладал со Страхом.
Эли оказалась рядом, но ей нельзя здесь оставаться.
- Пещера сквозная. Выйди на ту сторону. Вот тебе спура. Дуй в неё, что есть силы - Джеракорт должен услышать. Летите в Рипурангу. Я уведу их, а потом вернусь к тебе. Иди, единственная моя.
Она не чувствовала, что происходит. Жещинам Керунги не дано чувствовать Страх. Но великая Лограна научила их подчиняться мужчине.
Не проронив ни слова, Эли исчезла, а я вытянул из грона стрелу. "Сонные" даже не плелись, а скорее изображали танец раненного оппранга. Также как тот, медленно-медленно поднимали ноги, выносили их вперед и, словно на издыхании, ставили на камень. "Напились вихи, что ли?" Даже смешок выдавило, потому как другие - на плато - двигались вокруг своего светящегося, летающего дома таким же образом.
Времени было предостаточно, и я подождал бы, но почему они так медлительны? Может быть, это хитрость? Оппранг также валится и кажется абсолютно скучным. А попробуй, подойди...
Я нащупал под ногами камень побольше и бросил вниз. Звучный удар заставил их остановиться, но не сразу. Прошло примерно две малых падающих звезды. Потом они присели, и это заняло почти четыре больших падающих звезды. Долго оглядывались, ждали. Я даже зевнул. Вот они снова поднялись, и пора уже было действовать.
Стрела ударила переднего в грудь. Я приготовился выпускать вторую, но увидел, что это бессмысленно. Стрела, пробивающая оппранга насквозь, отскочила, а переднее существо уже разворачивало в мою сторону нечто темное и удлиненное. Потом начало приподнимать. "Целится. Неужели они видят меня?..." - обожгло мыслью после того как я запахнул шкуру, прихватил лук с гроном и прыгнул вниз.
Скользил по склону недолго, увлекая лавину из мелких камешков. Спружинив, ноги уперлись в небольшой скальный выступ. Лавина пронеслась рядом, больно ударяя камнями покрупнее. Оглянулся.
Три фигуры отчетливо виднелись в холодном свете с плато. От передней отделилась крошечная, ослепительно яркая точка, пронеслась быстрее стрелы, и на месте входа в пещеру возник клуб огня, будто бы сжирающего камень. Лишь красные, расплавленные сгустки падали сверху. Страх обуял. Оставалось только укрыться от происходящего шкурой и снова - вниз.
А Эли не полетела с Джеракортом в Рипурангу. Эли лежала на камнях, укрытая бриллиантовой россыпью на бархате Ночи и думала о драконах. "Ну почему они не говорят? Всё же понимают, а сказать... У них ведь и девочки такие красавицы. Даже кокетничают". Она смотрела вниз, на плато - на чужой свет, в котором копошились маленькие, из-за расстояния, фигурки. Уже пора искать Сибулга, но друзей Джеракорта всё не было, и поэтому приходилось ждать.
Угрюмый и молчаливый Джеракорт положил свою голову рядом с ней. Шумно посапывал, уставившись огромным глазом. Обида на весь свет, мешающий спать, уже прошла. Просто, изучал подругу Сибулга. Она нравилась ему. Вроде, добрая. И не трещит много. Молодая еще. Потом, наверное, затрещит. А пока - всё нормально.
Внизу что-то ярко вспыхнуло, и Джеракорт услышал Страх Сибулга. Значит, там - внизу - не скитальцы, а вражины и не зря Эли приказала позвать огненных братьев.
- 3 -
- Михалыч, он, как ужаленный носится. Васе "скаф" поцарапал. Мы не словим. Да и вряд ли завалим.
- От тебя ж астероиды залетали. И не в аннигилятор, а в роддом, Саша. Ну как же так?
- Ху... Кхы. Этот... который с винтом, на черную дыру не найти. Попробуйте сами эту мартышку сделать. Может, ловушкой? На приеме.
- Понял тебя. Группе - возврат на борт, - и Игорь Михайлович переключился на циркулярную связь со всем личным составом. - Внимание! Работаем ловушку. Приказ по экспедиции: покинуть внешний периметр. Повторяю. Всем покинуть внешний периметр.
Игорь Михайлович откинулся в кресле и досадливо мотнул головой. Затем развернулся к экрану боевого поста и стал тыкать пальцами в его заляпанную, но всё еще прозрачную поверхность со стройными колонками синих надписей и зеленой цифири. Комбинацию приведения в боевую готовность элемента захвата он не помнил, а намертво забил в гранит своей памяти.
Автоматика начала отсчет. Игорь Михайлович потянулся за кофе, отхлебнул, поморщился. Кофе совсем остыл, и план горел синим пламенем. За сутки - нулевой результат по образцам. В кои веки такое бывало? День здесь за один земной час пролетает. И все местные, как угорелые живут-носятся. Ну что за дела-то??!!!
Взгляд Игоря Михайловича уже не пытался поймать голограмму мартышки на мониторе захвата. Всё смазанное, мельтешащее и вообще - не понять, не разобрать. Электроника-то отрабатывала справно, но человеческий мозг не успевал.
Вскоре личный состав экспедиции доложил о нахождении в безопасной зоне. Потом, где-то над головой раздалось еле слышное клацанье механизмов, и ловушка вышла на пусковой пилон. Еще две минуты проверки узлов и систем, а затем - в поиск. Или на охоту.
Игорь Михайлович не поставил внешнюю защиту на автомат, полагаясь на богатый опыт, обширные знания и молниеносную реакцию. Он же профи! А им присущь традиционный подход к решению такого рода вопросов - уничтожение всего и вся собственноручно.
Командный отсек вдруг вспыхнул тревожными красными отблесками и разразился какофонией аварийных звуковых сигналов. Крепкая ладонь в мановение ока хлопнула по большому красному треугольнику в середине экрана боевого поста, но разве угонишься за Временем Керунги?...
А огненные братья Джеракорта продолжали заливать потоками высокотемпературной плазмы уже не светящийся, а даже слегка почерневший летающий дом. Жаропрочный металл марки РСЦН-138/7468 не выдерживал. Чудо-дизайн постепенно превращался в оплавленную глыбу, но термоизоляция всё-таки уберегла перепуганный экспедиционный отряд.
Яркие и живые сполохи беснующегося огня были хорошо видны в Ночи. Я лежал на дне ущелья, повсеместно ощущая не меньший огонь и жжение царапин, шишек и синяков. Да еще и шкура премерзостно пованивала, продолжая дымиться.
Вначале я услышал шум крыльев, рассекающих воздух. Затем накрыла огромная тень Джеракорта, заслонившего плато вместе с яростным, пламенеющим танцем безумца.
Хм... Эли не выражала особого восторга. Помахала рукой. Может быть, из-за этого меня так влекло к ней? Всегда спокойная и уравновешенная, она приоткрывала свою тайну лишь Ночью. А Джеракорт не удержался. До чего же они, всё-таки, сентиментальные - эти драконы.
Утробный вой радости сотрясал горы. Ладно бы только сотрясал. Вы никогда не видели, как драконы плачут от удовольствия? Вот и славно. А сил, чтобы увернуться от потопа с небес уже не осталось.
Так что, случился, хотя и мокроватый, но хэппи энд. Как-то это всё... Не, ну почему же? Дело в том, что Эли, как и все женщины Керунги, не знала и не знает Страха. Но ей очень нужен её Сибулг - её мужчина, чтобы подчиняться!
Да-да! Слушаться... и делать по-своему!
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая.
Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак деленья.
Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин,
достающий из штанин.
"А почем та радиола?"
"Кто такой Савонарола?"
"Вероятно, сокращенье".
"Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах - папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колеса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое
волки воют "E-мое".
"Жизнь - она как лотерея".
"Вышла замуж за еврея".
"Довели страну до ручки".
"Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним - меццо-сопрано.
В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы, бакалея.
Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана
превращается в тирана на трибуне мавзолея.
Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.
Хорошо, утратив речь,
Встать с винтовкой гроб стеречь.
"Не смотри в глаза мне, дева:
все равно пойдешь налево".
"У попа была собака".
"Оба умерли от рака".
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная Поляна.
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.)
Он - предшественник Тарзана: самописка - как лиана,
взад-вперед летают ядра над французским частоколом.
Се - великий сын России, хоть и правящего класса!
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф
Превратился в книжный шкаф!
"Приучил ее к минету".
"Что за шум, а драки нету?"
"Крыл последними словами".
"Кто последний? Я за вами".
Входит пара Александров под конвоем Николаши.
Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля:
скажешь "пли!" - ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком".
"Все равно поставлю раком".
"Эх, Цусима-Хиросима!
Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах.
Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
Лучший вид на этот город - если сесть в бомбардировщик.
Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя ложбины,
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Ветер свищет. Выпь кричит.
Дятел ворону стучит.
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык
в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?"
"Я тебе не все сказала".
"Раз чучмек, то верит в Будду".
"Сукой будешь?" "Сукой буду".
Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
Придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
Рафаэль с Буанаротти - ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран
Маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки".
"Я сломал ее по пьянке".
"Был всю жизнь простым рабочим".
"Между прочим, все мы дрочим".
Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках цвета хаки.
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом".
И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню - вот те на:
на подушке - ордена.
"Где яйцо, там - сковородка".
"Говорят, что скоро водка
снова будет по рублю".
"Мам, я папу не люблю".
Входит некто православный, говорит: "Теперь я - главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье джаза".
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза...
"Мне - бифштекс по-режиссерски".
"Бурлаки в Североморске
тянут крейсер бечевой,
исхудав от лучевой".
Входят Мысли О Минувшем, все одеты как попало,
с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни
и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,
а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю",
отвечает: "мать твою!"".
"Влез рукой в шахну, знакомясь".
"Подмахну - и в Сочи". "Помесь
лейкоцита с антрацитом
называется Коцитом".
Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры,
кто - с написанным вручную содержательным доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.
Что попишешь? Молодежь.
Не задушишь, не убьешь.
"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
"Я с ним рядом срать не сяду".
"А моя, как та мадонна,
не желает без гондона".
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером,
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид.
У меня внутри болит".
"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
"Это - сука или кобель?"
"Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной".
Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами.
И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил
тех, кто головы сложил.
"Хата есть, да лень тащиться".
"Я не блядь, а крановщица".
"Жизнь возникла как привычка
раньше куры и яичка".
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной
без реакции цепной!
"Дайте срок без приговора!"
"Кто кричит: "Держите вора!"?"
"Рисовала член в тетради".
"Отпустите, Христа ради".
Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.
Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках -
ощущенье, будто вычтен Лобачевским из пространства.
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,
кто пророс густой травой.
Впрочем, это не впервой.
"От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
я в потемках напевала?
Это - кошка, это - мышка.
Это - лагерь, это - вышка.
Это - время тихой сапой
убивает маму с папой".
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
