Жаркий июль 1980 года в Эстонии. ДКБФ (Дважды Краснознамённый Балтийский флот). Водолазный дивизион в заливе Хара-Лахт близ посёлка Суурпеа готовится к очередной встрече Дня ВМФ. Пятница 25-го и суббота 26-го перед воскресным праздничным днём 27 июля. На кораблях проводятся большие приборки; на территории воинского подразделения подкрашивается Матросский клуб, тщательно прибираются причальная стенка и плавпричал. Громогласный, около двухметровый комдив, хлёсткий в ругани, как штормовая волна, в эти дни до самого вечера на дивизионе; он глазаст, придирчив, вездесущ и на приборки и работы выкуривает из кубриков и шхер даже неприкасаемых годков (старослужащих матросов).
Это мой последний - третий - День Флота на срочной матросской службе. «Трубить» остаётся чуть больше «ста дней» - не до приказа, а до ДМБ (демобилизации)! В Москве вовсю идут 22-е Олимпийские игры и по телевизору обильно транслируют спортивные соревнования.
Вечером 25-го из эстонского колхоза возвращаются с уборки картофеля наши дивизионные морячки. Это ежегодная шефская помощь воинской части гражданским поставщикам овощей. Мой друг-годочек Олег Фурманов, с кем не виделись уже дней пять (целая вечность!), врывается в кубрик и вместо приветствия восклицает:
- Серёга, Высоцкий умер! Наши радисты по «Голосу Америки» сегодня услышали» …
Высоцкий!.. Стоит ли говорить, чтО он значил для людей советской эпохи! И для нас, служивых, 20-летних парней, нередко переделывающих его песни на свой, флотский лад…
Как и положено уважающим себя старослужащим, ко Дню Флота у нас было припасено запретное спиртное. Хранил его я, собственноручно зарыв несколько бутылок вина в песок пожарного ящика на баке РБ (рейдовый буксир). Ошеломлённый скорбным известием, затмившим радость от приезда лучшего друга, я ринулся к тайнику, достал 750-граммовую бутылку портвейна («огнетушитель»). Молодых сослуживцев мы выдворили из кубрика и откупорили портвейн. И выпили – за помин души Поэта… А потом пели под мою гитару песни Высоцкого – все, какие знали. И делились вином и скорбью уже с другими нашими годочками на других кораблях и катерах: вечером на дивизионе офицеров и мичманов почти не оставалось, и личный состав чувствовал себя относительно своевольно…
… 35 лет прошло с того бурного, незабываемого времени: последние месяцы нашей трёхлетней службы, Олимпиада в Москве (а мы – ОЛИМПИЙСКИЕ дэмэбэшники-дембеля!), парусная регата в Таллинне, как морское крыло Олимпийских Игр, и на фоне всего этого - смерть Высоцкого-буревестника, о которой мы узнали на окраине великой державы едва ли не первыми…
В этом году День Флота выпал на 26 июля, и я готовлюсь к поездке в Новороссийск к своему дорогому другу Олегу Фурманову. Мы снова традиционно будем отмечать этот день. Приедут на встречу и некоторые наши бывшие сослуживцы по ДКБФ - из Крыма, из Моздока, из Вологды. Флотское братство!..
Время состарило нас, мы давно пережили 42-летний возраст поэта, поседели и, согласно законам бытия, стали отставать от молодых. Мы, но не он. Время отодвигает назад нас, а Высоцкого - на все эти 35 лет - оно продвинуло вперёд. И будет продвигать в будущее всё дальше и дальше, ибо, как сказал другой великий русский поэт, большое видится на расстоянье…
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
