Едем из райцентра в маршрутке. Две трети сентября на календаре Кубани, а жара стоит изо дня в день - за тридцать! У открытого окна в неслышных упругих воздушных струях – в уши мои вставлены проводные наушники - слушаю Айпод-плеер. Розенбаум надрывается в «Извозчике»:
Да не хлещи коня, ему же больно!..
У хутора Лебеди, где на повороте каменная остановка, маршрутка останавливается, берёт двух пассажиров. Снова трогается и тут же тормозит. Дорогу некстати переходит небольшое стадо медлительных коров, сопровождаемое пожилым пастухом с оголённым коричневокожим торсом. Я освобождаю от микрофона одно ухо.
Понимая свою нерасторопность и создание помехи автотранспорту, пастух рьяно лупит подконтрольную ему скотину длинным кнутом, нервно покрикивая на коров.
Водитель маршрутки, терпеливо наблюдающий за степенными животными, не выдерживает, высовывается в окно дверцы и кричит пастуху:
«Да не хлещи корову, ей же больно!», -
кричит так, будто слышит песню моего Айпода, и обыгрывает по теме строку из неё.
Именно это совпадение, а не виноватый вид пастуха, приводит меня в восторг, непонятный пассажирам и шофёру. Получившая удар бурёнка и нервный хуторской мужичок вприпрыжку освобождают нам путь. Маршрутка плавно трогается, струи воздуха набирают силу, врываясь в окно. И я, приятно ощущая упругую прохладу, не менее приятно думаю о том, как гармонично порой перетекают наши поэтические строки из жизни в песню и из песни в жизнь…
Штрихи и точки нотного письма.
Кленовый лист на стареньком пюпитре.
Идет смычок, и слышится зима.
Ртом горьким улыбнись и слезы вытри,
Здесь осень музицирует сама.
Играй, октябрь, зажмурься, не дыши.
Вольно мне было музыке не верить,
Кощунствовать, угрюмо браконьерить
В скрипичном заповеднике души.
Вольно мне очутиться на краю
И музыку, наперсницу мою, -
Все тридцать три широких оборота -
Уродовать семьюдестью восьмью
Вращениями хриплого фокстрота.
Условимся о гибели молчать.
В застолье нету места укоризне
И жалости. Мне скоро двадцать пять,
Мне по карману праздник этой жизни.
Холодные созвездия горят.
Глухого мирозданья не корят
Остывшие Ока, Шексна и Припять.
Поэтому я предлагаю выпить
За жизнь с листа и веру наугад.
За трепет барабанных перепонок.
В последний день, когда меня спросонок
По имени окликнут в тишине,
Неведомый пробудится ребенок
И втайне затоскует обо мне.
Условимся о гибели молчок.
Нам вечность беззаботная не светит.
А если кто и выронит смычок,
То музыка сама себе ответит.
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.