Шесть часов вечера. Вагон пригородной электрички полон. Народ едет после работы домой. На лицах у всех маска скучной усталости.
В тамбуре посвободней. В нем несколько мужчин разнокалиберного возраста и девица лет двадцать шести с намакияженным лицом. Воздух в тамбуре сиз от табачного дыма. Мужчины переговариваются между собой вполголоса, перемежая время от времени речь незатейливым матом.
Климов смотрит в окно вагонной двери на знакомый ему за долгие годы поездок на электричке до мельчайших подробностей загородный пейзаж и мается скукой.
У Климова репутация каверзной личности. У него неиссякаемый запас фраз, вроде: «в порядке не очередности» или «хуже не придумать, лучше не сделать». Ими он способен сбить с толку любого незнакомого человека. Те же, кто знает его давно, в их числе преимущественно близкие родственники и приятели, предпочитают по этой причине в спор с ним не ввязываться. Однако в институте, где он работает старшим техником, его лингвистические изыски вызывают у сотрудников многочисленные шутки и подтрунивания, которые Климов стоически претерпевает уже много лет.
Электричка резко вдруг тормозит, и пассажиры теряют равновесие.
Намакияженную девицу откидывает к противоположной от нее стенке тамбура, и сигарета в ее пальцах ломается пополам. Не ожидавшая подобной подлости от машиниста барышня отбрасывает окурок, потирает, кривясь от боли, ушибленную руку, и роняет в сердцах, точнее, у нее вырывается непроизвольно:
- П****ц всему.
Глаза Климова моментально загораются жизнерадостным блеском. Он оборачивается к девице и простодушно интересуется:
- У вас давно не было секса?
В тамбуре тотчас становится тихо, слышен только постук колес на стыках рельсов. Девица чувствует на себе общее внимание и с высокомерным презрением кривит губы:
- С чего ты решил?
- Вы сейчас сами признались в этом, - с искренним недоумением разводит руками Климов
Раздается чей-то хохоток. Девица ошарашенно таращит на докучливого незнакомца свои подведенные тушью глаза, потом заливается краской гнева и злобно шипит:
- Сука.
- Так вы садомазо к тому же, - будто сообразив, что к чему, радостно объявляет Климов.
Его слова вызывают общий смех у мужчин. Ободренный такой поддержкой Климов не думает униматься.
- Или, может быть, вы лесбиянка? – уже откровенно издевательски интересуется он.
Красная как рак девица судорожно дергает за ручку двери в вагон и втискивается в середину плотной толпы пассажиров.
Климов отворачивается и опять смотрит на однообразие полей, перечеркнутых, словно под линейку, полосами лесопосадок, но теперь ему этот пейзаж не кажется очень уж скучным, и всю дорогу он с удовольствием отмечает, что пока он стоит в тамбуре, никто не осмеливается произнести при нем ни единого матерного слова.
Обычно мне хватает трёх ударов.
Второй всегда по пальцу, бляха-муха,
а первый и последний по гвоздю.
Я знаю жизнь. Теперь ему висеть
на этой даче до скончанья века,
коробиться от сырости, желтеть
от солнечных лучей и через год,
просроченному, сделаться причиной
неоднократных недоразумений,
смешных или печальных, с водевильным
оттенком.
Снять к чертям — и на растопку!
Но у кого поднимется рука?
А старое приспособленье для
учёта дней себя ещё покажет
и время уместит на острие
мгновения.
Какой-то здешний внук,
в летах, небритый, с сухостью во рту,
в каком-нибудь две тысячи весёлом
году придёт со спутницей в музей
(для галочки, Европа, как-никак).
Я знаю жизнь: музей с похмелья — мука,
осмотр шедевров через не могу.
И вдруг он замечает, бляха-муха,
охотников. Тех самых. На снегу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.