Чего только не увидишь и не услышишь в городском общественном транспорте!
Вот в трамвае старой модификации - с довольно узким вагоном в сравнении с современными просторными трамваями, что радуют пассажиров комфортом с температурным режимом по кондиционеру - сидит долговязый парень, широко раздвинув и вытянув в проход ноги в узких джинсах и остроносых туфлях. Трамвай среднеуплотнён народом и потому ноги его молчаливые пассажиры обходят или перешагивают. Но бессовестный парняга сидит себе и в ус не дует, будто не видит, что мешает передвижению людей. А кондуктор, находясь в другом конце вагона, не замечает своевольной позы пассажира.
И вот, упитанная женщина средних лет, заблаговременно направляясь поближе к выходу, встречает на пути этот туфельно-джинсовывый барьер. Она недоумённо смотрит сверху на длинноного и обращается - скорее к окружающим, чем к виновнику препятствия - с громким возмущением:
«Ты чего ходули раздвинул да вытянул, как у себя дома? Думаешь, ты один здесь, а другие не люди? Я, может быть, пошире твоего могу ноги раздвигать да вытягивать, но я же не делаю этого в общественном транспорте!»
Салон оживляется сдержанными мужскими хохотками и смущёнными женскими улыбками, а долговязый, от неожиданного напора подбирает под себя ноги, как улитка, вбирающая в раковину рожки.
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.