Атлантический голубой марлин, или синий марлин (лат. Makaira nigricans) — вид лучепёрых рыб из семейства марлиновых (Istiophoridae). Распространены в тропических и умеренных водах Атлантического океана...
Давно я так не отдыхал! Сто лет для себя не рыбачил...
На днях позвонила Алиса.
– Олег, выручай! Срочно, рыбалка, пятеро. Деньги – не проблема. Высокие чиновники из Москвы!
– Лиса! Я в отпуске! Точнее, завтра хочу собираться начать...
Как только я договорил, сразу понял, что произнесение второй части фразы было ошибкой, роковой ошибкой.
– Олежка, ты что, псих? Там сейчас ЗИМА! Глухая зима! Уже даже не Новый Год, уже просто ЗИМА! Глухозимье! Мы же от этого убегали!
– Ну... не только от этого...
– Олежа, брось! Ты – точно только от этого!
– Послу...
– И слушать не буду...
Ребята... Хм, "ребята" оказались пятью чиновными мордоворотами. Впрочем, на одного клевещу. Он тоже был не худой, но, скажем, в меру упитан. Все при костюмах, в галстуках. Довольные и сытые.
– Олег Владимирович, значит, договорились. Переговоры сегодня в шесть закончатся. Завтра мы в четыре утра, как штык (или как штыки), у вас на яхте. И, Олег, пожалуйста, – тут его голос стал заискивающим и елейным, – нам бы марлинчика! За отпуск будет компенсация, а за марлина – премия!
Я и так втридорога заломил за день рыбалки, а этот, главный их, мою сумму еще на два умножил. Даже, если бы я уже билеты купил в Москву и обратно, то при таком раскладе не полетел бы. А, учитывая, что отпуск мой созрел только у меня в голове и ещё не начал воплощаться в артефакты и действия, как то: билеты, подарки, звонки, обещания, я был абсолютно удовлетворен. Ну, поеду через неделю. Делов-то!
– Да, Андрей Сергеевич, будет вам марлин непременно! Должен быть! Куда ему деться?
Да, от таких деньжищ никуда не деться: ни мне, ни рыбе. И я чётко понял, что как минимум одному местному марлину завтра не повезет! Уж я-то мастер!
Алиса была счастлива. Думаю, что рассказ о том, что я единственный рыбак высокого класса с лодкой такого уровня возымел действие. Класс у меня, может, и пониже, чем у местных, но не настолько, насколько лучше яхта! А за то, что она выцепила меня из отпуска и устроила встречу, ей тоже перепало больше обычного. Вот она и суетилась на радостях.
– Олежек, ты такой молодец, такой молодец! Наши гости будут очень довольны, я уверена!
Уверена она! Конечно, будут! Они уже и так вполне себе счастливы. И не могут их переговоры пройти неудачно. Не могут. Это предопределено, и читается по их поведению влёт. Впрочем, мне всё равно, я – рыбак! Иногда забываю об этом счастье и снова начинаю думать, как топ. Бррр!
В четыре утра, когда я был уже полностью готов и сгорал от нетерпения, пришла девушка из агентства, но не Алиса. Принесла пухлый запечатанный конверт формата А4 с журналами и сказала по-английски:
– Джентльмены из России просят передать, что переговоры затягиваются, но своё обещание они выполняют. Вот журналы, которые вам нужны сегодня. Завтра ровно в четыре утра джентльмены будут у вас на яхте.
– Да, ещё. Он просил, чтобы вы обязательно прочли журнал… забыла, какой именно. Впрочем, все журналы в конверте.
В конверте между двух журналов лежал мой гонорар и… ещё столько же.
Ну... ну и ладно, – подумал я и пошел досыпать.
В заветные четыре утра следующего дня я уже был одет и свеж. Снасти подготовлены ещё со вчерашнего утра, наживка – в холодильнике, пиво – в другом холодильнике. Кофе – в чашке... На горизонте… пусто. Не придут, вдруг подумал я. Не пришли. Зато прикатила в пять утра Алиса:
– Ребята жутко извиняются, но переговоры нереально сложные...
– Ага, понятно. А журналы они мне не передавали? – не дал ей договорить я.
– Хм, передавали. Вот, – сказала она, протягивая такой же тщательно заклеенный коричневый конверт – и когда только вы успели так сдружиться?
– Нешнл Географик, Алиса! Нешнл Географик! Мир природы – благодарнейшая почва для общения!
– Странно...
– Алиса, а ты Андрея Сергеевича видела сегодня?
– Нет. Ко мне их помощник приехал. Просил съездить к тебе лично. Холёный такой, одет с иголочки. Журнал, говорит, Олег Владимирович очень ждет.
– Ну да, договор дороже денег! – сказал я и расхохотался шутке, смысл которой только я и понял. – Алиса, их завтра ты привезешь?
– Да.
В четыре утра меня разбудил будильник. Вчера пришлось съездить в банк. С такой суммой денег на яхте чувствуешь себя не уютно. Фактически годовой заработок, учитывая сезонность. А потом я отметил свою удачную сделку. Голова побаливала. Я не встал, Алиса дорогу знает.
Днём приехала девушка из турагентства с очередными номерами Нешнл Географик.
– «День сурка»! – улыбнулся я, глядя на востроносое лицо девушки.
– Что вы сказали?
– Да нет, ничего, не берите в голову! Фильм такой был в моей юности.
На следующий день всё повторилось! Прибыли следующие два номера. Я снова сходил в банк и стал было уже втягиваться в процесс, но на годовую подписку джентльмены из России не потянули. Вместо девятого и десятого номеров в шесть утра приехали сами господа.
– Олег Владимирович!
– Андрей Сергеевич?
– Олег Владимирович! Поплыли! Поплыли быстрей! Вперёд, волне навстречу! Сеня! Сеня!
– Сейчас, сейчас! Олег Владимирович! Вот ваш гонорар, – сказал мне холеный помощник, протягивая пухлый конверт уже стандартных размеров. – Уж не обессудьте, сегодня без журналов!
– Поплыли, поплыли! Ребят, грузимся! Где наши марлины?
Наконец, пятеро не очень уверенно стоящих на ногах мужиков загрузились на яхту. Сеня и два водителя притащили по переносному холодильнику. Я запаниковал. Сеня заметил мое состояние:
– Олег Владимирович, не бойтесь, не нервничайте. С ними все будет в порядке. Они грань знают лучше нас с вами!
– А если за борт выпадут?
– Не выпадут. Скоро заснут и не проснутся аж до вечера. Впрочем, чтоб не выпали, мы им сейчас жилетки наденем. Командуйте! Командуйте, командуйте!
Мои матросы дружно надели спасательные жилеты, прошли краткий курс выживания на воде и попросили пива. Я вопросительно посмотрел на Сеню, тот кивнул...
– Так они все эти дни бухали? Переговоры...
– Переговоры шли, как и положено – один день.
– А…
– Нет-нет. Все ваши деньги – уже ваши. Не волнуйтесь. Мне еще за четыре дня аренды самолета платить! Вот там поболе выйдет. Всё, забудьте. Поймайте им рыбку! И будет вам еще больше счастья!
«Премия!» – вспомнил я и заорал:
– Таааак! А ну, все по местам! Отплываем!
После первого марлина я расслабился. Давно так не отдыхал! Сто лет для себя не рыбачил... «Рыбаки» храпели в каюте. Спали дружно, не просыпаясь. Сразу видать, сыгранная команда. Лишь один раз Андрей Сергеевич сквозь сон промычал:
– А ну, покажи своего! Не, брат, мой марлин больше, явно больше... и голубее!
Всем остальным марлины, судя по всему, были фиолетово. И пусть! Главное, что морской болезнью никто не страдал.
На берегу команда фотографировалась с тремя моими марлинами. Трофейных экземпляров не было, но один был вполне приличный!
– Олег Владимирович! Уважил, друг, уважил! – таял в умилении Андрей Сергеевич. Левую руку он отечески положил мне на плечо, а правой горячо сжимал мою ладонь в энергичном рукопожатии. Заученный годами жест крайнего расположения и довольства.
Мы все расцеловались на прощание, и Алиса на своей канареечной вертихвостой Ауди возглавила кортеж черных внедорожников. Выехав из марины, они отправились прямиком в аэропорт, а я поспешил в банк. Мне оставалось всего два часа, чтобы дооформить полную годовую подписку на Нешнл Географик!
и как же славно им спалось, и как замечательно ловились в этих снах голубые марлины ))) так что, все справедливо - каждый ловит свой кайф, и каждый платит за это по своему )
Но все они платят НЕ СВОИ деньги. Название специально двойное. как и смысл. как бы ни были завуалированы эти много букв под смешной рассказик, суть описанного -- мерзкая, извращенная. Увы... дальше каждый по-своему судит. Я специально не заострял...
Спасибо, Лора!
лет двадцать тому назад мне довелось попасть на лесной кордон, куда приезжали поохотиться большие чины. Муж моей подруги был там типа смотрителя. Рассказывал примерно такие же истории. Не свои деньги не жалко, их там "реки" текли((
Да, эта история стара, как мир (
так было и так будет...
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Перед нашим окном дом стоит невпопад, а за ним, что важнее всего, каждый вечер горит и алеет закат - я ни разу не видел его. Мне отсюда доступна небес полоса между домом и краем окна - я могу наблюдать, напрягая глаза, как синеет и гаснет она. Отраженным и косвенным миром богат, восстанавливая естество, я хотел бы, однако, увидеть закат без фантазий, как видит его полусонный шофер на изгибе шоссе или путник над тусклой рекой. Но сегодня я узкой был рад полосе, и была она синей такой, что глубокой и влажной казалась она, что вложил бы неверный персты в эту синюю щель между краем окна и помянутым домом. Черты я его, признаюсь, различал не вполне. Вечерами квадраты горят, образуя неверный узор на стене, днем - один грязно-серый квадрат. И подумать, что в нем тоже люди живут, на окно мое мельком глядят, на работу уходят, с работы идут, суп из курицы чинно едят... Отчего-то сегодня привычный уклад, на который я сам не роптал, отраженный и втиснутый в каждый квадрат, мне представился беден и мал. И мне стала ясна Ходасевича боль, отраженная в каждом стекле, как на множество дублей разбитая роль, как покойник на белом столе. И не знаю, куда увести меня мог этих мыслей нерадостных ряд, но внезапно мне в спину ударил звонок и меня тряханул, как разряд.
Мой коллега по службе, разносчик беды, недовольство свое затая, сообщил мне, что я поощрен за труды и направлен в глухие края - в малый город уездный, в тот самый, в какой я и рвался, - составить эссе, элегически стоя над тусклой рекой иль бредя по изгибу шоссе. И добавил, что сам предпочел бы расстрел, но однако же едет со мной, и чтоб я через час на вокзал подоспел с документом и щеткой зубной. Я собрал чемодан через десять минут. До вокзала идти полчаса. Свет проверил и газ, обернулся к окну - там горела и жгла полоса. Синий цвет ее был как истома и стон, как веками вертящийся вал, словно синий прозрачный на синем густом... и не сразу я взгляд оторвал.
Я оставил себе про запас пять минут и отправился бодро назад, потому что решил чертов дом обогнуть и увидеть багровый закат. Но за ним дом за домом в неправильный ряд, словно мысли в ночные часы, заслоняли не только искомый закат, но и синий разбег полосы. И тогда я спокойно пошел на вокзал, но глазами искал высоты, и в прорехах меж крыш находили глаза ярко-синих небес лоскуты. Через сорок минут мы сидели в купе. Наш попутчик мурыжил кроссворд. Он спросил, может, знаем поэта на п и французский загадочный порт. Что-то Пушкин не лезет, он тихо сказал, он сказал озабоченно так, что я вспомнил Марсель, а коллега достал колбасу и сказал: Пастернак. И кругами потом колбасу нарезал на помятом газетном листе, пропустив, как за шторами дрогнул вокзал, побежали огни в темноте. И изнанка Москвы в бледном свете дурном то мелькала, то тихо плыла - между ночью и вечером, явью и сном, как изнанка Уфы иль Орла. Околдованный ритмом железных дорог, переброшенный в детство свое, я смотрел, как в чаю умирал сахарок, как попутчики стелят белье. А когда я лежал и лениво следил, как пейзаж то нырял, то взлетал, белый-белый огонь мне лицо осветил, встречный свистнул и загрохотал. Мертвых фабрик скелеты, село за селом, пруд, блеснувший как будто свинцом, напрягая глаза, я ловил за стеклом, вместе с собственным бледным лицом. А потом все исчезло, и только экран осциллографа тускло горел, а на нем кто-то дальний огнями играл и украдкой в глаза мне смотрел.
Так лежал я без сна то ли час, то ли ночь, а потом то ли спал, то ли нет, от заката экспресс увозил меня прочь, прямиком на грядущий рассвет. Обессиленный долгой неясной борьбой, прикрывал я ладонью глаза, и тогда сквозь стрекочущий свет голубой ярко-синяя шла полоса. Неподвижно я мчался в слепящих лучах, духота набухала в виске, просыпался я сызнова и изучал перфорацию на потолке.
А внизу наш попутчик тихонько скулил, и болталась его голова. Он вчера с грустной гордостью нам говорил, что почти уже выбил средства, а потом машинально жевал колбасу на неблизком обратном пути, чтоб в родимое СМУ, то ли главк, то ли СУ в срок доставить вот это почти. Удивительной командировки финал я сейчас наблюдал с высоты, и в чертах его с легким смятеньем узнал своего предприятья черты. Дело в том, что я все это знал наперед, до акцентов и до запятых: как коллега, ворча, объектив наведет - вековечить красу нищеты, как запнется асфальт и начнутся грунты, как пельмени в райпо завезут, а потом, к сентябрю, пожелтеют листы, а потом их снега занесут. А потом ноздреватым, гнилым, голубым станет снег, узловатой водой, влажным воздухом, ветром апрельским больным, растворенной в эфире бедой. И мне деньги платили за то, что сюжет находил я у всех на виду, а в орнаменте самых банальных примет различал и мечту и беду. Но мне вовсе не надо за тысячи лье в наутилусе этом трястись, наблюдать с верхней полки в казенном белье сквозь окошко вселенскую слизь, потому что - опять и опять повторю - эту бедность, и прелесть, и грусть, как листы к сентябрю, как метель к ноябрю, знаю я наперед, наизусть.
Там трамваи, как в детстве, как едешь с отцом, треугольный пакет молока, в небесах - облака с человечьим лицом, с человечьим лицом облака. Опрокинутым лесом древесных корней щеголяет обрыв над рекой - назови это родиной, только не смей легкий прах потревожить ногой. И какую пластинку над ним ни крути, как ни морщись, покуда ты жив, никогда, никогда не припомнишь мотив, никогда не припомнишь мотив.
Так я думал впотьмах, а коллега мой спал - не сипел, не свистел, не храпел, а вчера-то гордился, губу поджимал, говорил - предпочел бы расстрел. И я свесился, в морду ему заглянул - он лежал, просветленный во сне, словно он понял всё, всех простил и заснул. Вид его не понравился мне. Я спустился - коллега лежал не дышал. Я на полку напротив присел, и попутчик, свернувшись, во сне заворчал, а потом захрапел, засвистел... Я сидел и глядел, и усталость - не страх! - разворачивалась в глубине, и иконопись в вечно брюзжащих чертах прояснялась вдвойне и втройне. И не мог никому я хоть чем-то помочь, сообщить, умолчать, обмануть, и не я - машинист гнал экспресс через ночь, но и он бы не смог повернуть.
Аппарат зачехленный висел на крючке, три стакана тряслись на столе, мертвый свет голубой стрекотал в потолке, отражаясь, как нужно, в стекле. Растворялась час от часу тьма за окном, проявлялись глухие края, и бесцельно сквозь них мы летели втроем: тот живой, этот мертвый и я. За окном проступал серый призрачный ад, монотонный, как топот колес, и березы с осинами мчались назад, как макеты осин и берез. Ярко-розовой долькой у края земли был холодный ландшафт озарен, и дорога вилась в светло-серой пыли, а над ней - стая черных ворон.
А потом все расплылось, и слиплись глаза, и возникла, иссиня-черна, в белых искорках звездных - небес полоса между крышей и краем окна. Я тряхнул головой, чтоб вернуть воронье и встречающий утро экспресс, но реальным осталось мерцанье ее на поверхности век и небес.
Я проспал, опоздал, но не все ли равно? - только пусть он останется жив, пусть он ест колбасу или смотрит в окно, мягкой замшею трет объектив, едет дальше один, проклиная меня, обсуждает с соседом средства, только пусть он дотянет до места и дня, только... кругом пошла голова.
Я ведь помню: попутчик, печален и горд, утверждал, что согнул их в дугу, я могу ведь по клеточке вспомнить кроссворд... нет, наверно, почти что могу. А потом... может, так и выходят они из-под опытных рук мастеров: на обратном пути через ночи и дни из глухих параллельных миров...
Cын угрюмо берет за аккордом аккорд. Мелят время стенные часы. Мастер смотрит в пространство - и видит кроссворд сквозь стакан и ломоть колбасы. Снова почерк чужой по слогам разбирать, придавая значенья словам (ироничная дочь ироничную мать приглашает к раскрытым дверям). А назавтра редактор наденет очки, все проверит по несколько раз, усмехнется и скажет: "Ну вы и ловки! Как же это выходит у вас?" Ну а мастер упрется глазами в паркет и редактору, словно врагу, на дежурный вопрос вновь ответит: "Секрет - а точнее сказать не могу".
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.