На пятом этаже пятиэтажного дома в квартире 63 жила простая женщина Вера. Она была довольно-таки пожилая и страдала астмой. У неё часто случались страшные приступы. Когда она на пятом этаже задыхалась в голос, слышно было на первом. По одну сторону от Веры, в квартире 62, жила глупая женщина Галя. Тоже пенсионерка, но помладше. И дочка у Гали была глупая и толстая. И зять тупой, и внучка тупая и наглая. И дом, как сарай, и клеёнка на столе липкая. Ещё Галя была жадной, сварливой и подозрительной. Потому что если бы она была добродушной и доверчивой, люди бы думали, что она глупая, а так - обыкновенная. Обычно Галя приходила к Вере и ждала в назначенный день визита почтальона с пенсией у неё.
Рядом, по другую сторону от Веры, в квартире 64, жила третья женщина, которую я не помню, как звать. Она тоже получала пенсию, но редко на дому, чаще сама приходила на почту. С соседками она мало общалась, а те никогда не знали, где она. Люди считали её если не умной, то образованной. Эта третья женщина была замкнутая и вообще из другого социального слоя. Не то чтобы совсем из другого, так, на полслоя повыше, может на треть. Но из-за этого она уже не знала, о чём говорить с глупой Галей и простой Верой и по-моему, вообще их избегала.
У Веры, при очень скромной обстановке, всегда было чистенько и кое-где даже накрахмалено. Только потолок тёк постоянно и на нём за годы разросся огромный грибок. Сын Веры, пьющий язвенник, иногда бывал дома и ничего не делал, а чаще где-то шлялся. Двери в квартиры Гали и Веры на замки не запирались. Когда у Веры случался очередной приступ, Галя выбегала из свой квартиры и бросалась на помощь, как умела. Доставала из кармана задыхающейся Веры ингалятор, вызывала скорую, говорила "дыши! дыши!", дожидалась, когда приступ отпускал и Вере становилось лучше.
С весны Вера отправлялась по лесам, собирать лекарственные травы. Сушила их дома, подвешивая пучки на верёвке вдоль всей комнаты и кухни, а потом продавала на стихийном базарчике у Домов 8 Марта. Однажды с ней в лес поехала Галя и её укусила змея. Галя какое-то время лежала в больнице, а Вера охала и при встрече говорила мне: "Когда уже Галю выпишут, мне так спокойно, когда она за стенкой. А сейчас я спать боюсь ложиться."
Вот бы все рассказы Мыши - в одну книгу.
Люблю.
Перечитываю.
Ой, нет. Если в одну, так это первые надо править, там такие косяки! :) :) :)
"Потому что если бы она была добродушной и доверчивой, люди бы думали, что она глупая, а так - обыкновенная". Замечательная мысль.
И главное, что она безошибочно и изначально посещает головы глупых людей, а к остальным приходит только с опытом.)))
Да, да. Коротко, ёмко, знакомо. Аффтар пеши есчо ;)
Картины бы с них писать, была бы я художником :)
Дочитала, вернулась к началу и названию... Что-то есть в этой перекличке щемящее и трогательное... Вот они все, как на ладошке...
Что-то есть.) Наверное то, что называется сермяжной правдой. Это когда на ладони всё - и хорошее, и плохое. И вроде противореча друг другу, каждое оказывается на своём месте. )))
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,
Чья не пылью затерянных хартий, —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?
II
Вы все, паладины Зеленого Храма,
Над пасмурным морем следившие румб,
Гонзальво и Кук, Лаперуз и де-Гама,
Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!
Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,
Синдбад-Мореход и могучий Улисс,
О ваших победах гремят в дифирамбе
Седые валы, набегая на мыс!
А вы, королевские псы, флибустьеры,
Хранившие золото в темном порту,
Скитальцы арабы, искатели веры
И первые люди на первом плоту!
И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,
Кому опостылели страны отцов,
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,
Внимая заветам седых мудрецов!
Как странно, как сладко входить в ваши грезы,
Заветные ваши шептать имена,
И вдруг догадаться, какие наркозы
Когда-то рождала для вас глубина!
И кажется — в мире, как прежде, есть страны,
Куда не ступала людская нога,
Где в солнечных рощах живут великаны
И светят в прозрачной воде жемчуга.
С деревьев стекают душистые смолы,
Узорные листья лепечут: «Скорей,
Здесь реют червонного золота пчелы,
Здесь розы краснее, чем пурпур царей!»
И карлики с птицами спорят за гнезда,
И нежен у девушек профиль лица…
Как будто не все пересчитаны звезды,
Как будто наш мир не открыт до конца!
III
Только глянет сквозь утесы
Королевский старый форт,
Как веселые матросы
Поспешат в знакомый порт.
Там, хватив в таверне сидру,
Речь ведет болтливый дед,
Что сразить морскую гидру
Может черный арбалет.
Темнокожие мулатки
И гадают, и поют,
И несется запах сладкий
От готовящихся блюд.
А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.
Хорошо по докам порта
И слоняться, и лежать,
И с солдатами из форта
Ночью драки затевать.
Иль у знатных иностранок
Дерзко выклянчить два су,
Продавать им обезьянок
С медным обручем в носу.
А потом бледнеть от злости,
Амулет зажать в полу,
Всё проигрывая в кости
На затоптанном полу.
Но смолкает зов дурмана,
Пьяных слов бессвязный лет,
Только рупор капитана
Их к отплытью призовет.
IV
Но в мире есть иные области,
Луной мучительной томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.
Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.
Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.
Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною.
В штурвал вцепляется — другою.
Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарище,
Невыразимо и угрюмо.
И если в час прозрачный, утренний
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.
Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря —
О том, что где-то есть окраина —
Туда, за тропик Козерога!—
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.