Перед Новым Годом жена отправилась за покупками и, чтоб эти самые покупки было кому нести, взяла меня с собой.
Вечерний город был, как обычно, весь в огнях, а теперь еще и елки кое-где стояли, подмигивая прохожим разноцветными лампочками-искорками. Неподалеку от торгового центра жена вдруг останавливается как вкопанная и говорит:
- Глянь-ка на это чудо.
Я поворачиваю голову и вижу у киоска с сигаретами стоит бомж не бомж, но одетый во все изрядно поношенное щупленький мужичок. Стоит ссутулившись, руки в карманы засунул и переминается с ноги на ногу - видно, что холодно ему, а рядом с ним в сугробчике, наметенным возле ствола акации, воткнута, как-то язык даже не поворачивается назвать это елкой, палка с метр длинной, из которой торчат две ветки. Одна из них вверх задрала свои иголки, а другая опустила их долу.
- Он что, хочет это продать? – удивилась жена. – Кто же такую купит? Он что, с головой не дружит?
- Флаг ему в руки, - пожал я плечами, - пусть постоит, померзнет зазря, если делать человеку нечего.
Полюбовались мы еще немного на эту, с позволенья сказать, елочку, и пошли по своим новогодним делам.
На другой день приехали мы с женой к ее брату встречать Новый Год вместе. И вот, захожу я в комнату, где брат жены елку установил и вижу, вон она, наша старая знакомая, где оказалась. Ее ведь ни с чем нельзя было спутать: ствол и две ветки – одна, что повыше вверх задрана, а та, что пониже, вниз устремилась, как бы стараясь сбросить свои иголки на пол.
Переглянулись мы с женой и рассмеялись, а потом наперебой стали рассказывать, что не первый раз видим это чудо-дерево.
В ответ брат жены только руками развел:
- Пошли елку искать, а их, хоть шаром покати. Этой-то были рады.
Так вот оказалось, что тот мужичок у табачного киоска хорошо знал, что он делал, и глупо было потешаться над ним. Словом, случай с елкой еще одно подтверждение, что ни я, ни жена ни черта в коммерции не смыслим. Так что, как ни крути, нам тот человек утер нос.
Лишь бы жить, лишь бы пальцами трогать,
лишь бы помнить, как подле моста
снег по-женски закидывал локоть,
и была его кожа чиста.
Уважать драгоценную важность
снега, павшего в руки твои,
и нести в себе зимнюю влажность
и такое терпенье любви.
Да уж поздно. О милая! Стыну
и старею.
О взлет наших лиц —
в снегопаданье, в бархат, в пустыню,
как в уют старомодных кулис.
Было ль это? Как чисто, как крупно
снег летит… И, наверно, как встарь,
с январем побрататься нетрудно.
Но минуй меня, брат мой, январь.
Пролетание и прохожденье —
твой урок я усвоил, зима.
Уводящее в вечность движенье
омывает нас, сводит с ума.
Дорогая, с каким снегопадом
я тебя отпустил в белизну
в синем, синеньком, синеватом
том пальтишке — одну, о одну?
Твоего я не выследил следа
и не выгадал выгоды нам —
я следил расстилание снега,
его склонность к лиловым тонам.
Как подумаю — радуг неровность,
гром небесный, и звезды, и дым —
о, какая нависла огромность
над печальным сердечком твоим.
Но с тех пор, властью всех твоих качеств,
снег целует и губит меня.
О запинок, улыбок, чудачеств
снегопад среди белого дня!
Ты меня не утешишь свободой,
и в великом терпенье любви
всею белой и синей природой
ты ложишься на плечи мои.
Как снежит… И стою я под снегом
на мосту, между двух фонарей,
как под плачем твоим, как под смехом,
как под вечной заботой твоей.
Все играешь, метелишь, хлопочешь.
жалься же, наконец, надо мной —
как-нибудь, как угодно, как хочешь,
только дай разминуться с зимой.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
