В детстве многим хочется скорее повзрослеть. Взрослость манит размахом жеста, соблазнами ошибок, прищуром света из-под двери, томительной иллюзией свободы. А когда за этой дверью надают по шее, люди просятся обратно. Однако многим – это значит – не всем. Саша рано догадалась, что она из «не всех». Взрослеть ей не хотелось совершенно. Когда твои годы измеряются однозначными числами, взросление – почти синоним насилия. Взять хотя бы детский садик. Там постоянно заставляли что-то делать, например, есть. Саша откусывала кусочек творожной запеканки и жевала его весь завтрак. Но ещё хуже – варёный лук в супе... бэ. А главное, – масса шумных, тупых, посторонних детей.
Однажды, вернувшись с прогулки, она не смогла развязать шубку. Тесемка была сырая, а руки замёрзли. «Сама», – бросила воспитательница на ходу. Саша осталась в пустом коридоре. Хотелось плакать, но это означило бы – как все. Ах, так, – подумалось, – ну ладно... И она поехала домой.
Номер троллейбуса она помнила и дорогу более-менее. Ехала долго. Какие-то люди обратили внимание на бесхозное дитя. Сашу отвели в милицию. Но пока там выясняли, что да как, ребёнок сделал ноги. Дом был почти рядом. Только у двери сообразила: мама с папой на работе! Постучала, вздохнула и... двинулась обратно в садик.
Тем временем зажглись огни автомобилей. Будто по их сигналу в улицы проникла темнота. Сашу окружил другой город. Здания превратились в силуэты. На сугробы легли цветные пятна реклам. В садике уже все разошлись, горело только окно заведующей. Знакомая «Волга» 2410 стояла у крыльца. Из приоткрытой двери кабинета Саша услышала голос папы. И сразу увидела его – в серо-голубой шинели с красными погонами. Заведующая, Лидия Сергеевна, шмыгала в платок. Незнакомец в пальто говорил по телефону. Он первым заметил Сашу. «Отбой, майор. Кажется, нашлась».
Дома Сашу не ругали. Есть люди, особенно женского пола, на которых трудно сердиться. Их, напротив, хочется утешить. Даже если они крепко накосячили. Извиниться, как ни странно, тянет перед ними. И возраст здесь ни при чём.
– Я знаю, тебе надоело в садике, – успокаивала мама, – потерпи ещё годик, это совсем недолго. Пойдёшь в школу, и всё будет хорошо.
Мамины слова казались дочери наивными. Во-первых, год – это очень долго. А во-вторых, чего там хорошего в школе-то?
– Больше так не делай, Александра, – говорил папа, – обиделась на кого-то, а расстраиваешь нас. У меня на работе беспокоились... важные люди. Которых, знаешь ли, не стоит беспокоить.
Да, Саша знала – работа у папы особенная. Там хранятся большие секреты и командуют важные люди. Атмосфера многозначительных намёков окружала её с пелёнок. Посёлок, где она родилась, назывался комбинацией из букв и цифр. На улице всегда было холодно, мало солнца. И ракеты исчезали в чёрном небе, сверкая, как бенгальские огни.
Затем они переехали в Сирию. После – в Германию. В Сирии ей запомнилась одна ночь. Праздник в саду, ароматы вечерних цветов, духов и кухни. Медленные бабочки величиною с птиц. Её поставили на стол и фотографировали. И ещё – многие хотели потрогать её русую голову. Потом фотограф взял Сашу за руку и кланялся. Саше казалось, что она фея или принцесса. Или одна из этих бабочек. Чувство сохранилось в ней и включалось, будто аварийный источник света, много лет. О Германии воспоминаний не осталось.
Дальше – город Ярославль, папе дали новую работу. Называлась она «институт». Сашу отдали в детсад, где вышла та история с побегом. Наутро в группу явилась заведующая. Детей рассадили по стульчикам, что-то говорили... Прозвучала её фамилия. – «А теперь послушаем, как Саша Нестерова извинится за вчерашнее».– «Не буду, – Саша кивнула на воспитательницу, – или пусть она тоже извиняется». Через неделю воспитательница исчезла.
В школе Саша училась на четвёрки, плюс-минус балл. Но по математике всегда было «отлично». Решения уравнений и задач как будто сами получались верными. Поначалу она даже удивлялась, что у многих выходит иначе. Саша могла бы стать круглой отличницей. Но зачем? Ботаники есть в любом классе. Бимбы, мажоры и клоуны – тоже. Хулиганов вообще как грязи. А председатель совета дружины – один. Она стала председателем, затем комсоргом школы.
И когда в актовом зале объявляли: бла-бла-бла... предоставляется Александре Нестеровой, она – стремительная, легкая – взлетала на трибуну... Стрижка пикси-боб – порезаться можно, фартук с кружевами – ослепнуть. «Школьной форма» сшита на заказ в спецателье... Это был её момент. Саша окидывала аудиторию дерзким взглядом. Сейчас все они – отличники, красавцы, фавориты и лузеры, мелкие дельцы, начинающие шлюхи и бандиты – все! – будут слушать заготовленную ею чепуху. Она была вне групп и категорий. Исключительная Александра Нестерова. Вот так.
Школьных активистов часто презирают, иногда не замечают, временами бьют. Саша была популярна. Она играла слишком хорошо. В образе элегантного комсорга чувствовался смутный подвох. Даже педагоги ощущали стилизацию на грани фарса. Саша особо не маскировалась. Усмехалась анекдотам про вождей на батарейках или чучело в машине. Могла и сама пошутить о здоровье, например, товарища Черненко. Который в шесть утра справляет малую нужду, в восемь – большую, а в десять – просыпается и встает с кровати.
Списать алгебру? Да на здоровье. Решить чужой вариант контрольной после своего? Легко. Но могла и отказать для профилактики. Чтобы не слишком привыкали. Не забывали чтобы два волшебных слова. Случалось, и одежку модную давала поносить, но это уже близкому кругу, фрейлинам.
Импортные шмотки привозил отец из военных лагерей. Саша ездила с ним пару раз. Лето, нахальные взгляды курсантов, уроки стрельбы... Магазин для высших офицеров. Невзрачный, без витрины, а зайдёшь – пещера Монте-Кристо. Икра, пепси-кола, сервелат... Джинсы Levi's и Montana, батники Wrangler, кроссовки Adidas. Одуряющий запах мягкой кожи. Австрийские сапоги, курточки от Sergio Tacchini! Японская техника... И всё это на полках, за смешные деньги. Саша никогда от «фирмы» в обморок не падала. Но в этом магазине хотелось жить. Как минимум, унести большую часть его с собой. «Выбери что-нибудь одно, – сказал папа, – нам лишняя зависть и вопросы ни к чему. Ну, ты понимаешь...»
Саша выбрала двухкассетник Sharp. Понимала, не тупая: у отца вторая степень допуска. Поэтому и в школу – на автобусе, хотя дома есть машина.
– А что такое «вторая степень допуска»? – спросила она как-то.
– А, это... – папа усмехнулся, – это, как говорится, он слишком много знал. Раньше за границу нельзя было десять лет. А теперь – пожизненно.
– Почему?
– Потому что моя голова стоит очень дорого. И если меня там, например, похитят...
– Павел, что ты несёшь?! – возмутилась мама. – При ребёнке!
– Она взрослая, болтать не станет. Правда, Сашк?
– Болтать о чём?
– Вот. Нас и здесь неплохо кормят.
В девятом из пяти классов сделали два. Саша очутилась за партой с малознакомым балбесом Толиком Иньковым. Она не возражала, ей стало любопытно. Например, зачем Толик вообще остался в школе? Понять это так и не удалось. Сосед, впрочем, оказался небездарным человеком. Целыми уроками рисовал шаржи на классиков марксизма и словесности. Однажды, пользуясь сине-зеленой авторучкой, изобразил с натуры три рубля. Купюра вышла – хоть в магазин иди, только на обратной стороне чистая бумага. «Это тебе, – чуть напрягшись, сказал Толик, – типа сувенир. Хочешь на байке покататься? У меня «Ява» шесть-три-восемь если что».
«Ява» Саше понравилась. А Толик в роли ухажера – не очень. Не её уровень. Высокий, симпатичный, да, и упакован неслабо: правильные лейблы там и сям. Но... простоват, как говорится, без затей. Хотя знать ему об этом пока не обязательно. В школе и байк-клубе она стала как бы девушкой Толика, что на время устроило обоих. Это напоминало гламурный брак по расчету. Без постели, разумеется. Толик быстро просёк тему: обнялись-поцеловались-разбежались. А что он там друзьям говорил, и какие были сплетни – начихать. Главное – они классно смотрелись вместе – эффектно, интригующе. Почти официальное лицо школы и почти диссидент в заклёпанной косухе. И рядом сверкающий, как ёлочная игрушка, пафосно-вишневый мотоцикл.
Вот только место позади водителя Сашу напрягало. Девушек-пассажирок байкеры называли зажопницами или жопогрейками. Нет, она должна быть за штурвалом. Толик дал ей поводить, освоила легко, не ядерная физика. Месяц прессинга на родителей, и ей купили новенький «Чизет». «О, чиза, – сказал Толик, – знакомая железяка. Щас настроим, снимем всё лишнее, и выйдет классный чоппер».
Она стала единственной в городе девушкой-байкером. Гоняли в основном ночами, когда улицы пустели. Человек по семь-десять. Так веселее, и можно навалять кому следует, если что. Отсутствие глушителей раздражало спящих граждан и бесило ДПСников. В лабиринте дворов и переулков ночные райдеры шутя уходили от гайцов.
Однако всё это: байк-клуб, Толик, комсомол – Саша воспринимала как пустячные хобби. Главной страстью её отрочества был лёд. Фигурное катание. На коньки её поставили в семь лет. Тренер, хмурая женщина с лицом арктической волчицы, попросила Сашу изогнуться так и эдак. Постоять на одной ноге, вытянув другую. Сесть на шпагат (почти удалось!). Прохлопать вслед за ней длинные, сложные ритмы.
– Фактура подходящая, – сказала она наконец, – но о медалях забудьте. Опоздали года на два. А так, для себя покататься – не вопрос, тренировки четыре раза в неделю. Расписание в офисе. Но удовольствие дорогое.
– Я в курсе, – холодно кивнула Сашина мама, – будем заниматься.
– Мам, а что такое фактура? – полюбопытствовала Саша на улице.
– Это... значит, что ты красивая. И гибкая. И всё у тебя получится.
– А почему о медалях забыть?
– Просто тётя немножко глупая. Вернее, не знает тебя пока.
Тренировалась Саша как ненормальная. И не четыре, а пять, иногда шесть дней в неделю. После школы – сразу на каток, и две тренировки с перерывом. В субботу – три. Плюс растяжка, хореография и ОФП. Не затем, чтобы уесть тренершу. Звали её по курьезному совпадению Татьяна Михайловна Волчарская. Фразочку о медалях Саша, конечно, запомнила, но доказывать что-то кому-то? Обойдутся. Она просто знала, что станет лучшей, и ради этого готова пахать круглосуточно.
Хотя на самом деле «пахать» было для Саши нереальным кайфом. Круче, чем байк. Мотоцикл – штука быстрая, но тяжёлая. К земле тянет. А ей хотелось полёта, невесомости. Лёд стал её наркотиком. Однажды сломала руку и даже не заметила. Отработала прыжок на резине – покрытие мягкое, сантиметров десять толщиной. И коньки без скольжения, понятно. Падай, сколько хочешь. А потом – на лёд. Упал, встал, повтор. Упал, встал, повтор. Дома видит – рука опухла. Рентген, перелом лучевой кости. Тугая повязка и опять на лёд.
Через год получила разряд «юный фигурист». Через два Волчарская стала заниматься с ней индивидуально. Хвалила редко. Чаще критиковала, иногда орала. Саша огрызалась вслух и про себя. Но каталась уже лучше всех. И подлянки мелкие начались от «товарищей» по команде. То шарф завяжут на семь узлов. То у куртки вывернут рукав или в карман подложат яблочный огрызок. Коньки она всегда держала рядом, на виду. А то бы и с ними чего-нибудь учудили. Кое-кто из девчонок перестал здороваться.
«Запомни, – сказала однажды Волчарская, – фигурное катание – это большой гадюшник. На людях все обнимаются и целуются. А внутри завидуют и ненавидят. Особенно лидеров. Тебе это должно быть по фигу. Скандалов избегать, но жёстко. Себя в обиду не давать. И сразу забыла. Главное – цель, остального не существует. Хотя я, может, зря тебе всё это говорю. Ошиблась я в тебе. Характер тот ещё».
К пятнадцати годам она докаталась до кандидата в мастера. На областных соревнованиях была главной претенденткой на «золото». Будущее представлялось гладким, как свежий лёд. Чемпионаты страны, олимпийские медали, институт спорта, а там... Партийная либо тренерская карьера.
Но вышло по-другому.
Завтра соревнования – ехать на сборы. За день, как обычно, – финальный прогон. Все программы откатала по нескольку раз. Сумасшедшая нагрузка, шесть часов почти без отдыха. Устала как собака. Зал был на третьем этаже. И широкая, крутая, винтовая лестница – до первого. Эта лестница – последнее, что Саша отчётливо запомнила из того грёбаного дня. Потому что оступилась и долго летела кувырком, пока не тормознула головой об стену. Кое-как встала, умылась. Непонятным образом приехала домой. Дальше – темнота.
Дальше команда отбыла на сборы. А Саша – на полтора месяца в больницу. Перелом руки, ноги и черепно-мозговая травма. Именно этого боялись родители, когда она просила мотоцикл. А байк оказался ни при чем. Обычная лестница...
Первые дни были самыми лёгкими. Ей кололи что-то седативное или обезболивающее. Видимо, какую-то наркоту. Лекарства начисто стирали мысли о плохом. Дарили лёгкость, покой и блаженство. Цветные, чудесные сны без конца. Порой она видела себя извне, зависая над кроватью. Иногда не могла понять, грезит или нет. Приходили и уходили люди: врачи, родители, Толик... Волчарская, кажется, рассказывала о соревнованиях. Или она Саше приснилась? Саша говорила с ними и почти сразу забывала, о чем.
Затем кости начали срастаться. Боль превратилась в ноющий зуд. Сильные внутривенные препараты заменили бестолковыми таблетками. И сразу вернулись неприятные мысли. О том, что все планы – сгинули к чёрту! Девять лет... Девять лет жизни свёрнуты в трубочку и засунуты коту под хвост. Большой спорт накрылся – это ясно. Не будет медалей, аплодисментов, интервью... Да что там спорт, хромой бы не остаться. Ей объяснили – такой вариант не исключён.
И ещё одна поганая идейка крутилась в голове, мешала спать. Мерещилось, что там, на лестнице кто-то её тихонько подтолкнул. Так легко и походя, как может только судьба. Людей сзади вроде не было. Она уходила с катка последней. Или нет? Или это карма действительно? Знак. Расплата за гордыню и снобизм... Но что и кому я сделала плохого?
Из больницы Саша вышла другим человеком. Обычной девчонкой, которая хотела жить, любить, пить, курить... Забыть о режиме и диетах. Лопать всё, что душа пожелает. Макароны по-флотски – отварить сегодня же. Жареную картошку с грибами, в сметане. Нет, к чёрту грибы! Просто жареную картошку на сале, хрустящую. Мм... зверски соскучилась! Пирожки в любое время дня, а не три раза в год после соревнований. Переспать с Толиком, наконец. В общем, попробовать быть как все.
