Всё чаще вспоминается прошлое, а именно, самый светлый его отрезок – детство. И папа. Вот я сижу у него на коленях, у меня в руках букварь. Мне три года, но я уже умею читать слова и даже предложения. Повторяю за папой:
- Лара мала. Мама мыла Лару.
Добрые картинки. Волшебные, как казалось, буквы. И немножко скрипучий папин голос. А ещё у него всегда были тёплые руки и он заразительно смеялся. Очень доходчиво объяснял, рассказывал разные истории. С ним всегда было интересно. Он не давал скучать. Покупал мне книжки в мягком переплете. Со стихами, сказками, рассказами, красочными картинками. Я любила их читать и перечитывать. Без них я себя не представляла.
Папа мне как-то рассказал, как я выучила буквы. Родители в выходные дни любили полежать подольше и почитать газету. Газеты были очень большие, поэтому одну сторону держал папа, а другую – мама. Я просилась к ним, и они брали меня к себе. Я устраивалась на кровати между ними и тоже «читала» газету. Мне тогда было около двух лет, я уже умела разговаривать. И вот, лежим мы втроём, читаем газету. Я показываю пальчиком букву в заголовке статьи и спрашиваю:
- А ета сто?
Мама улыбается и отвечает:
- Буква «а».
- А ета сто? – протягиваю пальчик к другой букве.
- Буква «с».
И так бывало много раз. Буквы я выучила быстро. А всё потому, вероятно, что я очень любила своих родителей и хотела быть на них похожей. Дети, они ведь такие обезьянки! Я не была исключением. Мне нравилось, что родители много читают, значит, я должна была научиться читать. Потом, становясь старше, я должна была хорошо учиться, хотя, меня никто не заставлял. Я видела, как радовались родители моим успехам в школе, и так не хотелось их огорчать! Да и учеба давалась мне легко.
Папа работал инженером, был рационализатором и изобретателем. Писал статьи в научные журналы, имел патенты. Мама по первой специальности была учительницей. Но потом ей пришлось поменять профессию и поступить в экономический институт. Она училась заочно. Два раза в год уезжала на сессию. А мы с папой оставались вдвоём. В начальных классах я была на продлёнке. Домой приходила часов в пять вечера, доделывала уроки и встречала папу с работы. Мы с ним иногда ходили на вокзал в ресторан. Там были белые скатерти, красивая обстановка, приветливые официантки. Всё было вкусно и празднично. Мы просто ужинали. А потом возвращались пешком, ведь жили недалеко от железной дороги. С детства запомнились и грохот проезжающих поездов, и особенные голоса дикторов и диспетчеров.
А ещё в мамино отсутствие папа заплетал мне косички и завязывал мои любимые синие бантики.
В эти минуты я им гордилась и убеждалась в том, что мой папа умеет делать всё. На завтрак мы ели яичницу, бутерброды и чай. Я убегала в школу, а он уходил на работу.
Когда приезжала мама, всё было феерически радостно. Мы втроём обнимались, смеялись, потом обсуждали мамину сессию и хвалили друг друга.
Мама. Она была душой нашей семьи. Всегда встречала всех с улыбкой и пыталась сразу накормить. Она любила рыбалку. Знала все снасти, как прикормить рыбу, выбирала самые
удачные места на озере. Мужчины-рыбаки её уважали и никогда не подсмеивались. Мне с мамой было уютно и тепло. Я несла ей все свои девичьи тревоги и радости, и она всегда старалась понять и посоветовать, как быть. А ещё мы с ней любили помечтать. О будущем, о нарядах, о цветах, которые посадим весной во дворе. Да мало ли о чём ещё…
… Ломятся в голову мою воспоминания, перебивая друг друга. Уже шесть лет, как нет папы, три года – мамы. Но я их чувствую рядом до сих пор. Ангелы хранители мои. Всегда где-то за спиной. Кажется, обернусь – и вот они, молодые, красивые, готовые подсказать, уберечь, порадоваться за меня.
Никаких связных воспоминаний. Они прилетают фрагментами. А потом исчезают на время, но опять появляются позже, с уже меньшим количеством деталей и нюансов.
Помнится, подарили мне в детском саду саженец ёлочки. Мы с мамой посадили деревце во дворе, на краю клумбы. Ёлочка принялась и росла вместе со мной. Зимой мы её наряжали перед новогодними праздниками. Моя любимая зелёная красавица...
Очень ясно вспоминаются ароматные жасминовые кусты, верба с котиками по весне, стройные ирисы, красные и желтые тюльпаны, синеглазый барвинок, флоксы со сладкими цветочками, разноцветные весёлые космеи. Всё это богатство было в нашем дворе. А за калиткой росли две ивы. Мы с подругой Таней любили залезть на них высоко и разговаривать обо всём на свете. Как приятно было стать единым целым с этим чудо-деревом, прикасаться к длинным прохладным листикам и тонким плакучим веточкам!
Возле калитки у нас был почтовый ящик. Деревянный. Папа его смастерил из кусочков фанеры. Зато крючок и петельку сделала я сама на уроке труда из тугой проволоки. Как было приятно, когда открыв дверцу ящика, я обнаруживала между газетами письмо или открытку! Сейчас как-то исчезли письма, газеты и журналы в почтовых ящиках, за очень редким исключением. Всё это заменили телефоны и компьютеры, соцсети и мессенджеры. Но мне часто снится наш почтовый ящик с моим крючочком. Я открываю дверцу, а там полно писем. Старых, новых. Я их даже читаю.
Та детская радость опять возвращается ко мне. А когда просыпаюсь, не помню, о чём были письма. Но ведь главное то, что они были...
Вспоминать можно очень долго. Бесконечно в рамках одной отдельно взятой жизни. Жаль, что там, где есть моё прошлое, нет меня самой. Я всегда в настоящем. Хорошем ли, плохом, но в нём. А воспоминания приходят и спасают. И лечат. И вдохновляют. Стоит только обернуться...
Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.
Декабрь 1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.