О его смерти я узнал из некролога в фойе института. Кроме обычного в подобных случаях сообщения дат рождения и кончины, в нем говорилось, что в результате трагического события ушел из жизни студент пятого курса Самарин Павел Игнатьевич.
Потрясенному неожиданной новостью, мне оставалось только гадать, что кроется за словами «трагическое событие», пока встреченный по дороге в лекционный зал одногруппник Самарина не прояснил подробности из рядя вон выходящего происшествия.
Оказалось, днем ранее один из студентов, деливших комнату в общежитии с Павлом, отмечал свои именины. Компания собралась немаленькая. По мере того, как пустели бутылки с алкоголем, голоса звучали все громче, а воздух делался все более сизым от табачного дыма.
Некурящий Самарин в общем гвалте по своему обыкновению участия не принимал. Он распахнул окно и уселся, свесив на улицу ноги, на подоконнике пятого этажа. Никто, наверное, теперь не узнает, что случилось на самом деле: неловко ли он повернулся или неожиданно закружилась голова. Словом, некая роковая случайность, которая, конечно же, имела место, так и осталась неизвестной.
Его отсутствие заметили не сразу. Когда кто-то из компании, наконец, обратил внимание на одиноко стоящую на подоконнике недопитую бутылку вина, внизу под окном вокруг тела Павла уже начинали собираться люди.
***
Ростом чуть выше среднего он был нетороплив как майский жук. Сходство с этим насекомым добавляла некоторая полнота. Нельзя сказать, чтобы она была чрезмерной. Вовсе нет. Просто при взгляде на него в голову приходило, что к годам пятидесяти он обязательно обзаведется внушительной комплекцией. Да, еще были очки в роговой оправе, которые придавали ему какой-то интеллигентно-гуманитарный вид, но никак не будущего инженера.
Не сказать, чтобы он был замкнутым человеком, но и общительным его назвать сложно. Заговоришь с ним, он охотно вступит в беседу, но первым ее никогда не начнет, и тем более не станет вступать в какой-нибудь спор.
Подобное поведение представлялось мне странным. Время на дворе было такое, что казалось, сам воздух пропитан бурными дебатами в ожидании, как представлялось многим, нужных позарез стране перемен. Жаль, конечно, что никому в голову не пришло задуматься, к каким последствиям они приведут, но что было, то было. В обществе преобладало нетерпеливое желание расстаться с изрядно наскучившим застоявшемся прошлым. Словом, это были годы, пришедшие на смену романтическим временам, в которых самым позорным считалось прозябание в благополучии.
Познакомились мы в редколлегии факультетской стенгазеты, и быстро наловчились писать вместе тексты. Как-то окончив очередную заметку, мы разлили по стаканам остатки дешевого вина, неизменно сопровождавшего наши потуги на литературное творчество, и я, дав вдруг волю своему любопытству, спросил, не надоело ли ему соглашаться со всеми.
- С чего ты взял, - удивился он, - что я всем поддакиваю?
- Никому не перечишь…
- Так что?
- Ну вроде как у тебя своего мнения нет.
- Зря ты считаешь так. Споры ведь только плодят вражду, а менять ничего не меняют.
- Думаешь? – с сомнением покачал я головой.
- Иначе б не говорил.
Такой вот вышел у меня с ним разговор в начале нашего знакомства.
***
Как ни плодотворен был наш творческий союз, особо приятельские отношения между нами не задались. Сводил нас вместе только выпуск очередной стенгазеты. В последний раз случилось это незадолго до злополучного дня рождения соседа Самарина по общежитию.
Настроение у меня тогда было аховое. Учеба в институте подходила к концу, а перспективы на будущее никак не хотели становиться яснее. Наоборот, контуры этого будущего делались неопределеннее, словно их с глумливой безаппеляционностью размывал некий туман.
Ничего дельного в голову не приходило, и я не мог выжать из себя ни единой толковой строчки.
- Что с тобой? – в конце концов спросил Самарин.
- Сам не разберу.
- Бывает, - подтвердил он в привычной манере третейского судьи и тут же разбудил во мне желание выбить его из набившей изрядно оскомину колеи невозмутимой рассудительности.
- Слушай, тебе никогда не хотелось послать учебу к черту?
- Зачем?
- Чтобы в жизнь как в омут с головой окунуться.
- Нет.
- Карьеру собрался делать?
- Не хотелось бы. Ничего хорошего в ней нет. Один интерес тогда - повыше взойти по служебной лестнице. Я по отцу это знаю.
- Определяться надо бы нам, однако, – все-таки двадцать два уже скоро стукнет.
- Самое время, - согласился он. – Только рубить с плеча не годится. Присматриваюсь я пока.
- Ну и как, что-нибудь яснее становится?
- Не очень, - признался он, и мы на полминуты, наверное, погрузились в молчанье.
***
На похоронах Павла никто из его студенческого окружения не присутствовал. Родители увезли тело сына в небольшой городок километрах в сорока от Казани, и там в кругу родственников и знакомых предали земле.
Около года потом, пока не окончилась учеба моя в институте, проходя мимо того злосчастного общежития, я всякий раз невольно бросал взгляд на окно, с подоконника которого упал Павел. Оно ничем не отличалось от других окон и это обстоятельство вызывало у меня стойкое недоумение. Вроде как, обнаружил я, что мир устроен как-то не так, и крепла уверенность, что следовало бы изменить кое-что в его устройстве, но что именно изменить придумать не мог. Ничего путного попросту не приходило в голову мне тогда, да признаться, и теперь не приходит.
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
