Орест и Пилад, Холмс и Ватсон, Пушкин и Пущин… Имена-то какие! Каждое чем-нибудь прославлено. Да и в товариществе эти люди толк понимали. Больше скажу, житейская мелочность никогда им глаза не застила, и
рациональная примитивность дней нынешних блистала в них своим отсутствием.
Услышится слово дружба сегодня, сразу на ум знакомая всем поговорка лезет. Беда ключевое в ней слово. Мол, грянут невзгоды и разом всё на свои места станет. Как будто радость или удача оселки хуже. Зря народная мудрость уделяет подобным реалиям мало внимания.
Расскажу поэтому про Зимина с Ванином. Работали эти одногодки вместе в одном учреждении и средь коллег слыли не разлей вода. Но вот незадача, Ванин вдруг на повышенье пошел и сделался в одночасье начальником над приятелем.
А через день возникает в его кабинете Зимин и с порога, как обухом по голове, заявляет с горечью:
- Нормально так меня ты обставил.
Ванин испрямился в кресле и ни гу-гу.
- Молчишь?! – возмутился Зимин. – Вроде как ты ни бум-бум?!
- По делу давай.
- Я о том же? Пока ничего плохого ты мне не сделал, правда, но я-то все равно напрягся.
- И что? – удивился Ванин.
Вместо ответа Зимин бац и кладет с торжественным видом перед ним заявление об уходе по собственному желанию.
Ванин озадачено прочел его и поинтересовался:
- Суть бумаги я понял, но смысл у нее какой?
- Как там и что там – дело десятое, - с неприступным видом ответствовал Зимин, - а я прошу быть теперь со мной на официальной ноге.
Вздохнул Ванин и спрашивает:
- Хорошо подумал?
- А то! – с достоинством подтвердил Зимин и ожесточенно прибавил. – Еще есть места, где ценят настоящих специалистов.
- Ясно, - отрезал Ванин, ожесточаясь в свой черед, - буду интерпретировать свои мысли в соответствии с твоими предположениями, - и с этими словами накладывает на заявлении резолюцию: «Не возражаю».
После чего отношения их пресеклись напрочь. Правда, потом чуть представится случай узнать, как живется отставному приятелю, любопытство вмиг пробуждалось. Ну, да как без этого!
Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы как сталь.
Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется
И вопит: "Не поэзия - шваль!"
Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял - невежда. К нечистому! Накося - выкуси.
Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...
Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,
Зарифмую все это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...
1909
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.