Императрица,
Ненаглядная моя.
Я представлял что Вы замужем,
Что скрывать теперь,
Вел себя очень аккуратно, осторожно,
Как агент КГБ.
Полная конспирология.
Но я и чувствовал Вас,
Когда Вы догадались,
Что я догадался,
Что Вы тоже любите меня,
Вы сразу менялись всегда,
Что бы я думал иначе.
Особенно это было явно в некоторые дни,
Когда Вы прятали от меня свои глаза.
И в тот день когда я все таки решился к Вам подойти,
Поговорить о личном.
Вы сначала были не против,
А потом спросили меня:
Что Вы от меня хотите?
Я наконец признался тогда:
Поговорить о личном.
Вы сразу резко отказали тогда мне.
Вот именно тогда я и понял,
Что что то тут не то.
Теперь полная ясность.
Но все равно даже сейчас я скажу Вам,
Я Вас люблю не смотря ни на что,
Люблю безумно,
Да так получилось,
Что тут поделаешь.
Не знаю я точно одного,
Как Вы ко мне относитесь.
Я могу только догадываться.
Если Вы любите меня,
То должны конечно сказать об этом,
Дать мне знать.
Или специально так делаете?
Что бы окончательно сошел с ума.
Теперь я знаю точно,
Что не смогу Вас забыть,
Что не откажусь от Вас никогда.
Время это доказывает.
От разлуки с Вами,
Чувства мои не проходят,
Никуда не деваются.
Вы все время в моем сердце,
Все время в моей голове.
Такая вот термоядерная любовь.
Я чувствую Вас,
Думаю только о Вас.
Мечтаю о Вас.
Представляю что ласкаю Вас,
И сейчас и тогда,
Представляю что и Вы тоже любите меня.
Обнимаете и целуете.
Все время находитесь в моих объятиях.
Это просто не реально,
Но факт.
Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташев зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить, что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
