|
Человек рождается жить, а не готовиться к жизни (Борис Пастернак)
Проза
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
Синдром Прометея(ч.21) | Идти становилось труднее. Чем больше тропа углублялась в чашу, тем тяжелее и насыщеннее становился воздух. Казалось тяжёлые, почти болотные миазмы делали воздух вязким. Тропа, вильнув пошла под уклон. Тягостная мелодия струилась отовсюду и растворялась в густом воздухе. Ноги почувствовали, что начинается уклон раньше, чем Савва увидел его. Действительно, чуть дальше начинался овражек, что в принципе было определенным разнообразием. Овражек, скорее даже лог, простирался наискось, сколько хватало вида. Странно, но деревья практически шли сплошным строем и по склонам, и по дну. Стало ощущаться наличие близкой воды.
Журчание воды действовало умиротворяюще. Дым как обычно растекался по туалету паутиной. Въевшийся в стены и потолок за годы никотин на солнечном свете выделялся в особенный цвет. Музыка из проезжавших за окном машин менялась с течением времени. Впрочем, также как и машины и их владельцы. Но Смурфа это ни капли не интересовало. Лишь некоторое время назад он счастливо улыбался, глядя как дорогу за окном обносят отбойниками. Его вообще мало что могло встревожить за пределами его черепной коробки. Все окружающее, сколько он помнил себя, сводилось к двум важным для него факторам: то, что ему нужно сейчас и то, что не нужно вовсе. Все, выпадавшее за сферу потребления автоматически исключалось из перечня интересов. Смурф уже несколько недель находился во взвинченном состоянии. Короткие, как вспышки молний, мыслительные процессы не помогали. Он просто чувствовал, что вокруг происходит что-то явно необычное. Так же он чувствовал что это как-то крутится вокруг Саввы. Несмотря на всю свою инертность, Смурф даже предпринял ночью попытку рассмотреть, что же происходит. Но, ничего кроме сумрака не увидел. Внеземная музыка, которая сопровождала его мысли постоянно, нашептала ему, что повода беспокоится нет. Да и вообще беспокоится было не о чем.
Границы мира сузились до экранов смартфонов и ноутбуков. На смену наркотикам, а точнее в подспорье им, пришли соцсети. Семя эгоцентризма обрело свою благодатную почву. Поток ранее скрываемых мыслей, фантазий и откровенного бреда находил неокрепшие умы как прицел снайпера. Эти тенета пульсировали в такт мотиву, плывшему над миром.
- Ну, что, Савва, сегодня снимаем. Я хочу, чтобы ты уже вернулся к обычной жизни - Сергей Александрович что-то неторопливо отметил в бумагах и поднял глаза.
Иссиня-фиолетовый отек чуть сдвинулся. Второй глаз был слегка затуманен. В целом вид был неважный.
-Доктор, а что есть «обычная жизнь»? В данное время, в вашем понимании? - сарказма не было в голосе. Савва был искренен в своем вопросе.
«Пушкин» не поддался на провокацию - Думаю ты найдешь чем заняться по выписке отсюда. Так, товарища с абсцессами в смотровой отправили? Результаты мне на стол, его переводим. Уважаемый, как самочувствие? - последний вопрос был к торчку справа.
Савва дальше уже не слушал и не слышал. Плавая в океане серого марева, пытался поймать ускользающего себя. Прежде чем окончательно растворится в этом океане, поймал себя на мысли что последнее что слышал, это был резкий щелчок, где-то рядом.
Макс сидел и держал в руках пожелтевший томик «Мифов Древней Греции». Нет, он не пытался читать. Эта потрепанная книжка служила своеобразным связующим звеном между ним и Саввой, который сейчас пребывал в забытьи. В голове Макса возникал голос, но не из тех, что нашептывали ему свои желания, пропитанные чужеродной ненавистью к этому миру. Чуть глуховатый голос, голос, несший обретение себя. Редкая, по - детски открытая улыбка озаряла лицо Макса, открывая уставшего от изнурительной внутренней борьбы человека.
Человек…»Фюреру» до тошнотиков были противны окружающие. Прохожие, сослуживцы, телеведущие. Он ненавидел всех. Доступная свободная информация открыла ему глаза на мир, который, как оказалось состоит из грязи и нечистот. С каждым днем он укоренялся в своем мнении возвеличивая себя. Собственные слабости и пороки он считал привилегией избранных и даже культивировал их. Ведь все эти окружающие его ничтожества - недолюди, а значит и обращение к ним соответствующее. Открыв очередную банку пива, »Фюрер» обратился к монитору, наслаждаясь происходящим и предвкушая скорый триумф. Застарелые пивные пятна на столе напоминали проталины.
- Здравствуйте, здравствуйте Сергей Степанович! Как самочувствие?! Что нового-интересного? – Пушкин чуть ли не распевно, скороговоркой обратился к безучастно сидевшему пациенту. Не услышав ответа сам продолжил диалог – А я все -таки верю, что не все безнадежно в нашем случае! Скажу даже больше – мы с вами обязательно добьемся успеха, вот увидите!
Ответом ему послужил отразившийся в безжизненном взгляде свет люминесцентных ламп. Сиюминутное это движение лишь на секунду придало взгляду некую осмысленность и тут же померкло.
- Не прощаюсь, Сергей Степанович, не прощаюсь – уже на пороге обронил врач опуская руки в карманы халата, ощущая чуть залоснившуюся ткань влажными ладонями.
Солнце, по - весеннему яркое, расцвечивало грязь множеством бликов, превращая ее в рассыпанные драгоценности. Кое-где уже виднелась первые побеги травы. Одуряюще зеленой, до глубокого восторга после долгого белого покрывала зимы. Савка, в новеньких резиновых сапожках отважно пробирался к заветной цели. Деревянная избушка с горкой на площадке-днем тайный штаб детворы, по вечерам пристанище оболтусов, уже считающих себя «взрослыми». Остатки льда и небольшие лужи не делали этот маршрут легким, но Савка знал, что настоящие искатели приключений борются с трудностями. Внезапно, поскользнувшись на мелкой предательской льдинке, он плашмя приземлился в слякоть. Чувствуя, как намокает курточка и штаны, понимал, что дома будет нагоняй, слезы катились от досады и от того, что расстроит маму. И тут, он увидел муравья, наверное, одного из первых этой весной. Тот, упорно и споро тащил какую-то палочку, наверняка очень полезную в их муравьином деле. До того он был занятным и деловитым, что Савка забыл про слезы, так и лежал на пузе и наблюдал это чудо. Сверху тепло улыбалось солнце, многие прохожие тоже улыбались неведомо чему. Может возможности наконец-то избавится от надоевшей за зиму кучи одежды, давившей на плечи, может чему-то светлому, приходящему изнутри с каждой весной.
Ближе к воде, к самому дну оврага росли странные почти черные тополя. Ноги скользили, Савва балансировал, держась за неприятные осклизлые ветви, которые, казалось, сочились какой-то сукровицей. Последние несколько шагов он практически съехал как горнолыжник. Довольно широкий ручей неспешно тек по древнему руслу. Неестественная тишина навевала необъяснимую печаль и даже незримая свирель, что вела его все это время, казалось теряла здесь свою силу. Хотелось сидеть и смотреть в такую гипнотическую тягучую поверхность сожалея о чем-то не свершившемся. Савва тряхнуло головой раз-другой, пытаясь сосредоточиться. Надо найти подходящую палку и «прощупать» ручей. Пройдя по берегу туда-сюда, нашел небольшой сук, метра полтора, за неимением лучшего придется использовать его.
Дядя Саня смотрел как Савву отвязали. Перекладывать его в палату санитары конечно же не стали, оклемается-сам дошкандыбает. Да и собственно, в данный момент Савве было без разницы где лежать. В этом конечно была определенная логика. Насмотревшись за долгую жизнь всякого старый уже давно ничему не удивлялся. Крайности человеческой природы представлялись уже не чем-то непостижимо диким, а скорее внутренней необустроенностью людей. Витька топтался рядом, не пытаясь нарушить ход мысли своего патрона и скорее ожидая побуждения к действию. Заняться по обыкновению было нечем, посетители будут только после обеда. В общем-то обычный день. | |
Автор: | IVAN-KAIN63 | Опубликовано: | 21.04.2024 07:41 | Просмотров: | 53 | Рейтинг: | 0 | Комментариев: | 0 | Добавили в Избранное: | 0 |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
1
Когда мне будет восемьдесят лет,
то есть когда я не смогу подняться
без посторонней помощи с того
сооруженья наподобье стула,
а говоря иначе, туалет
когда в моем сознанье превратится
в мучительное место для прогулок
вдвоем с сиделкой, внуком или с тем,
кто забредет случайно, спутав номер
квартиры, ибо восемьдесят лет —
приличный срок, чтоб медленно, как мухи,
твои друзья былые передохли,
тем более что смерть — не только факт
простой биологической кончины,
так вот, когда, угрюмый и больной,
с отвисшей нижнею губой
(да, непременно нижней и отвисшей),
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы
(хоть обработка этого устройства
приема информации в моем
опять же в этом тягостном устройстве
всегда ассоциировалась с
махательным движеньем дровосека),
я так смогу на циферблат часов,
густеющих под наведенным взглядом,
смотреть, что каждый зреющий щелчок
в старательном и твердом механизме
корпускулярных, чистых шестеренок
способен будет в углубленьях меж
старательно покусывающих
травинку бледной временной оси
зубцов и зубчиков
предполагать наличье,
о, сколь угодно длинного пути
в пространстве между двух отвесных пиков
по наугад провисшему шпагату
для акробата или для канате..
канатопроходимца с длинной палкой,
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы,
вот уж тогда смогу я, дребезжа
безвольной чайной ложечкой в стакане,
как будто иллюстрируя процесс
рождения галактик или же
развития по некоей спирали,
хотя она не будет восходить,
но медленно завинчиваться в
темнеющее донышко сосуда
с насильно выдавленным солнышком на нем,
если, конечно, к этим временам
не осенят стеклянного сеченья
блаженным знаком качества, тогда
займусь я самым пошлым и почетным
занятием, и медленная дробь
в сознании моем зашевелится
(так в школе мы старательно сливали
нагревшуюся жидкость из сосуда
и вычисляли коэффициент,
и действие вершилось на глазах,
полезность и тепло отождествлялись).
И, проведя неровную черту,
я ужаснусь той пыли на предметах
в числителе, когда душевный пыл
так широко и длинно растечется,
заполнив основанье отношенья
последнего к тому, что быть должно
и по другим соображеньям первым.
2
Итак, я буду думать о весах,
то задирая голову, как мальчик,
пустивший змея, то взирая вниз,
облокотись на край, как на карниз,
вернее, эта чаша, что внизу,
и будет, в общем, старческим балконом,
где буду я не то чтоб заключенным,
но все-таки как в стойло заключен,
и как она, вернее, о, как он
прямолинейно, с небольшим наклоном,
растущим сообразно приближенью
громадного и злого коромысла,
как будто к смыслу этого движенья,
к отвесной линии, опять же для того (!)
и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,
а говоря по-нашему, чтоб чаша
и пролетала без задержки вверх,
так он и будет, как какой-то перст,
взлетать все выше, выше
до тех пор,
пока совсем внизу не очутится
и превратится в полюс или как
в знак противоположного заряда
все то, что где-то и могло случиться,
но для чего уже совсем не надо
подкладывать ни жару, ни души,
ни дергать змея за пустую нитку,
поскольку нитка совпадет с отвесом,
как мы договорились, и, конечно,
все это будет называться смертью…
3
Но прежде чем…
|
|