Декабрьский ветер пел и вьюжил. Спальный район с однотипными пятиэтажками превратился в зимнюю сказку: ни зги не видно, только силуэты деревьев и редких прохожих. Весело идти вчетвером сквозь заряды звенящего колючего снега.
Стас накинул на голову капюшон, под капюшоном страшная маска демона. Кто там шагает навстречу? Да это же Толик, местный алкаш. Стас сбросил капюшон и появился перед ним, вырастая из белой завесы ухмыляющейся клыкастой рогатой мордой: «Вы не подскажете, как пройти в вытрезвитель?»
Толик остался стоять в недоумении, открыв рот и приподняв правую руку не то для приветствия, не то чтобы перекреститься. От кого-то покрепче можно огрести за такие шутки, но в жилах шутника бушует молодая кровь, а за спиной рослый мускулистый Артем, который одной левой уложит любого амбала.
А вот идут четыре девушки-подружки: «Привет, красавицы!». Девушки с визгом бросились в разные стороны. «Да это же Стас!» – крикнула одна из них. Со смехом убежали, игнорируя предложение пойти вместе.
– Ну их, этих баб, – сказал Леня, – лучше кому-нибудь морду набить.
– Сегодня ты смелый, – отозвался Стас, – а вчера первым ноги сделал, с трудом тебя догнали.
– Их было больше.
– На одного, после того как ты удрал.
– Ты тоже удрал, Стас.
– Я что, дурак с этими громилами драться? Тогда с нами не было Артема.
– Надо кастет достать.
– До первого ментовского шмона. Меня вчера обшмонали.
– Вот суки.
– Да нет, даже нож не отобрали – он не является оружием.
Друзья осмотрели нож Стаса. На первый взгляд выглядит как серьезный, но сломается от первого сильного удара – действительно не оружие.
Теперь их путь лежал через дорогу с едва ползущими из-за плохой погоды машинами. Там начинался соседний квартал: такие же типовые пятиэтажки, помойки, детские площадки. Здесь мало знакомых – чужая территория, но кто сейчас разберет где свой, где чужой. Вот случайный прохожий, Стас подошел к нему, еще не придумав что сказать, как тот неожиданно протянул руку и первым произнес: «Привет, меня Витя зовут».
Ему на вид лет двадцать пять: крепко сбитый, ростом с Артема. На голове нет шапки, куртка расстёгнута. Он, похоже, уже хорошенько принял, но на лице не заметно и тени агрессии. В его взгляде светилось что-то настолько грустное, что шутить расхотелось.
– Меня Стас, – Стас стянул с себя маску и протянул руку, – а мы тут гуляем.
– Да, я тоже гулял до армии.
Витя пожал руку каждому.
– Ребята, может, пойдем выпьем? Деньги у меня есть, – он вытащил из кармана скомканные бумажки.
– Нам нельзя, мы спортсмены. А Вове вообще только четырнадцать.
– Понимаю. А я от Женьки иду. Вы знаете, что Женька умер?
– Нет, мы с восьмого квартала.
– Все равно.
Витя стряхнул снег с головы.
– Ребята, вы знаете, у меня золотые руки. Я в этом доме живу, второй подъезд, второй этаж, квартира справа. Если что сломается, приходите, я вам все сделаю. И приемник отремонтирую, и магнитофон, и телевизор. Бесплатно, я денег с друзей не беру. Зонт починю, чайник, утюг – любую мелочь. Набойки вашим девушкам поставлю на сапоги, им сноса не будет – ни один сапожник такие не поставит. Могу украшения, но только золото ко мне не носите – ювелирный после моего ремонта не примет. А сами разницы не увидите, ни ваши девчата, ни вы, когда их целовать будете: и сережки, и браслеты, и цепочки будут как новые.
– Витя, ты бы не размахивал так деньгами.
– Все равно. Но, наверное, ты прав, надо идти домой.
Попрощавшись, они продолжали свой путь мимо гаражей.
– Вот ведь привязался, – смущенно сказал Стас.
– А ты что, зас...л? – спросил Леня, – Надо было ему морду набить.
– Зачем его бить, он добрый.
– Скажи, что зас...л. Надо было ему дать в живот головой, потом сбить и ногами отп…здить. И деньги отобрать. Он же бухой, он нас не вспомнит.
– М...дак ты, Леня, – вдруг вмешался Артем, – у человека друг умер, а ты его хочешь ногами п…здить.
– Да я пошутил, ребята, вы что? – пролепетал притихший Леня.
Рассказывали, что на следующий день Толик бросил пить. Решил, что у него началась белая горячка: на улице видел чертей.
Словно пятна на белой рубахе,
проступали похмельные страхи,
да поглядывал косо таксист.
И химичил чего-то такое,
и почёсывал ухо тугое,
и себе говорил я «окстись».
Ты славянскими бреднями бредишь,
ты домой непременно доедешь,
он не призрак, не смерти, никто.
Молчаливый работник приварка,
он по жизни из пятого парка,
обыватель, водитель авто.
Заклиная мятущийся разум,
зарекался я тополем, вязом,
овощным, продуктовым, — трясло, —
ослепительным небом на вырост.
Бог не фраер, не выдаст, не выдаст.
И какое сегодня число?
Ничего-то три дня не узнает,
на четвёртый в слезах опознает,
ну а юная мисс между тем,
проезжая по острову в кэбе,
заприметит явление в небе:
кто-то в шашечках весь пролетел.
2
Усыпала платформу лузгой,
удушала духами «Кармен»,
на один вдохновляла другой
с перекрёстною рифмой катрен.
Я боюсь, она скажет в конце:
своего ты стыдился лица,
как писал — изменялся в лице.
Так меняется у мертвеца.
То во образе дивного сна
Амстердам, и Стокгольм, и Брюссель
то бессонница, Танька одна,
лесопарковой зоны газель.
Шутки ради носила манок,
поцелуй — говорила — сюда.
В коридоре бесился щенок,
но гулять не спешили с утра.
Да и дружба была хороша,
то не спички гремят в коробке —
то шуршит в коробке анаша
камышом на волшебной реке.
Удалось. И не надо му-му.
Сдачи тоже не надо. Сбылось.
Непостижное, в общем, уму.
Пролетевшее, в общем, насквозь.
3
Говори, не тушуйся, о главном:
о бретельке на тонком плече,
поведенье замка своенравном,
заточённом под коврик ключе.
Дверь откроется — и на паркете,
растекаясь, рябит светотень,
на жестянке, на стоптанной кеде.
Лень прибраться и выбросить лень.
Ты не знала, как это по-русски.
На коленях держала словарь.
Чай вприкуску. На этой «прикуске»
осторожно, язык не сломай.
Воспалённые взгляды туземца.
Танцы-шманцы, бретелька, плечо.
Но не надо до самого сердца.
Осторожно, не поздно ещё.
Будьте бдительны, юная леди.
Образумься, дитя пустырей.
На рассказ о счастливом билете
есть у Бога рассказ постарей.
Но, обнявшись над невским гранитом,
эти двое стоят дотемна.
И матрёшка с пятном знаменитым
на Арбате приобретена.
4
«Интурист», телеграф, жилой
дом по левую — Боже мой —
руку. Лестничный марш, ступень
за ступенью... Куда теперь?
Что нам лестничный марш поёт?
То, что лестничный всё пролёт.
Это можно истолковать
в смысле «стоит ли тосковать?».
И ещё. У Никитских врат
сто на брата — и чёрт не брат,
под охраною всех властей
странный дом из одних гостей.
Здесь проездом томился Блок,
а на память — хоть шерсти клок.
Заключим его в медальон,
до отбитых краёв дольём.
Боже правый, своим перстом
эти крыши пометь крестом,
аки крыши госпиталей.
В день назначенный пожалей.
5
Через сиваш моей памяти, через
кофе столовский и чай бочковой,
через по кругу запущенный херес
в дебрях черёмухи у кольцевой,
«Баней» Толстого разбуженный эрос,
выбор профессии, путь роковой.
Тех ещё виршей первейшую читку,
страшный народ — борода к бороде,
слух напрягающий. Небо с овчинку,
сомнамбулический ход по воде.
Через погост раскусивших начинку.
Далее, как говорится, везде.
Знаешь, пока все носились со мною,
мне предносилось виденье твоё.
Вот я на вороте пятна замою,
переменю торопливо бельё.
Радуйся — ангел стоит за спиною!
Но почему опершись на копьё?
1991
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
